Подумаешь! / #6 / Nanali

Между ветками просунулись язычки огня, с шипением облизнули сыроватое дерево, распробовали и жадно принялись за угощение. Эйд встал, отряхнул колени, пошел к лошадям за дорожными сумками. Бьёрн проводил его одобрительным взглядом: сам бы управился быстрее, но пусть мальчик чувствует себя полезным. Привязал край полога к сосенке, дернул узел – не сорвало бы ночью, поздняя весна на островах выдалась ветреной.

Действительно, ветер к утру поднялся страшенный, в многоголосом стоне деревьев утонули иные звуки. Чутье старого солдата разбудило Бьёрна на пару секунд раньше, чем ему в шею уперлось пистолетное дуло.

– Лежи тихо, - прозвучало над ухом, кто-то еще навалился сзади, заламывая руку. Краем глаза Бьёрн заметил тень возле лошадей; за спиной, у костра, вскрикнул Эйд. По запястью скользнула веревка: если свяжут – конец. Он испуганно засопел, обмяк, одновременно уводя шею из-под дула, и тут же оттолкнулся плечом от земли, ударил назад головой и свободной рукой. Вскочил, сунул пальцы в рот, резко свистнул.

Пуля погладила волосы на виске, прежде чем кануть в утренний полусвет. Как всегда в минуты опасности, зачесался рассекающий щеку шрам, а потом разбойников смело широкой лошадиной грудью. Со злым визгом Локи крутнулся на месте, дал время выхватить револьвер, отпрыгнул в сторону. Бьёрн дважды выстрелил – и озадаченно повернул голову, когда откликнулось звонкое, невозможное в лесу эхо. Стоящий на одном колене Эйд опускал руку с пистолетом, разбойник рядом с ним заваливался навзничь.

– Там еще один! – крикнул Бьёрн. Понял, что Эйд не успевает, прыгнул, сбивая мальчишку на землю, прикрывая корпусом. Голень правой ноги рвануло болью, зато ответный выстрел попал в цель: последний незваный гость упал под копыта всхрапывающей Ёлки и больше не двигался.

***

– Хромать несколько дней буду, – оберегая перевязанную ногу, Бьёрн взгромоздился в седло. Потрепал Локи между ушами: умница, не забыл боевых навыков. Сжал коленями конские бока, обернулся к Эйду, тоже тронувшему Ёлку: – А ты ловко стреляешь. Честно, я от тебя поддержки не ждал. Молодец.

Бьёрн знал, кто и зачем их потревожил: видел одного из нападавших на корабле, на котором приплыл на острова. И теперь соображал, где мог засветиться – а еще надеялся, что обрубленный по самые уши хвост был единственным.

На удивление, мальчишка не смутился от похвалы; с достоинством кивнул. Знает себе цену. Нет, не совсем еще выродился островной народ…

Эйда он встретил в городской гостинице за ужином. Крепкий парень лет восемнадцати подсел к нему за стол, не забыв спросить разрешения. Есть начал после того, как старший мужчина взялся за свое тушеное мясо, первым разговора не затевал, на шрам не пялился. Бьёрну это понравилось, и утром на дороге он уверенно нагнал всадника в знакомой рыжей куртке. Протянул руку, назвал себя: «Бьёрн Ларссон». Услышал в ответ: «Эйд». Немного удивился отсутствию отчества, но настаивать не стал. Как и выпытывать, какие тролли потащили парня в Грёнвик, городок на другой оконечности острова. Только спросил, почему не морем: скоро из пролива унесет лед, и добираться до любого северного поселения будет намного быстрей и легче. «Я путешествую, - пожал плечами Эйд. – Плыть вдоль берега скучно». Ну да, напрямик через лесное и горное безлюдье – оно веселее, конечно. Мальчишка. Но с хорошими задатками.

Самому Бьёрну кровь из носа надо было попасть в Грёнвик до прихода первого корабля. Его там ожидало дело. Возможно, самое важное в жизни.

***

– А почему – Ёлка? Вроде серая и в яблоках. – Они ехали вдоль горной речки, бурлящей в ущелье. Сумрачные еловые леса остались позади, весенние горы радовали солнцем и звоном воды, до побережья оставались две-три ночевки. Эйд оказался отличным попутчиком, умелым и ненавязчивым. Бьёрна подмывало узнать, в какой семье парень вырос, но люди островов свято чтили правило: то, что человек хочет сказать о себе, он скажет сам.
– Мать Лентой назвала, когда мне подарила. А потом я ей гриву постриг, – засмеялся Эйд, щуря яркие зеленые глаза под каштановой с рыжими проблесками челкой. – Мне тринадцать было. Вышло косыми ступеньками, ёлочкой. Мама запретила ровнять, сказала – сделал, ощути последствия. Весь город потешался; пока отрастало, новая кличка прижилась.
– Суровая у тебя мать.
– Мне на пользу, – парень улыбнулся, не обиженно, светло и немного грустно. – О, ручей! – Он натянул поводья, спрыгнул с кобылы, отстегнул флягу. – И свою давай.

Вода стекала со скалы, размазываясь в тонкую искрящуюся пленку. Перед обрывом ручеек толстел, прыгал по плитам, образуя крошечные водопады. Бьёрну нестерпимо захотелось умыться, он тоже спешился; нога поехала по скользкому мху, рану прострелила острая боль, Бьёрн потерял равновесие и перевалился за край. Упал почти плашмя, ощутил ледяной ожог, увидел очень близко мокрый, слегка ноздреватый бок валуна – и все кончилось.

***

Свет пробивался медленно и болезненно, словно кто-то взрезал веки тупым ножом. В голове стоял гул, тело била дрожь. Бьёрн вспомнил падение, рывком открыл глаза, с усилием сел. Огляделся. Травянистый берег, никаких скал и обрывов. И лошадей тоже.

– Не вставай, ты здорово головой приложился, – на руку упали холодные капли: над ним склонился Эйд в насквозь мокрых штанах и рубашке. – Я костер разведу.

Получается, парень без раздумий прыгнул следом и вытащил его? Потерявшего сознание, в набухшей куртке? Из горной реки, которая невесть сколько волокла их по ущелью?

– Спасибо, - сказал Бьёрн.

Эйд молча кивнул.

Оба не сомневались, что обученные лошади не запаникуют, а пойдут дальше, тропа одна. Локи с Ёлкой появились еще засветло, все вещи были на месте, так что ночевали с удобствами. Голова почти не кружилась, Бьёрн думал, что выспится и сумеет сесть в седло. Но утром его скрутила лихорадка – купание не прошло даром; метался в жару, в моменты просветления чувствовал у губ край жестяной кружки, жадно глотал травяной напиток. Через сутки болезнь слегка отпустила, однако – Бьёрн чувствовал – ненадолго.

– Эйд.

Тот обжаривал над огнем кусочки сыра; обернулся, вопросительно посмотрел. Бьёрн сел, расстегнул куртку. Вынул из внутреннего кармана непромокаемый чехол со спичками, с треском разодрал подкладку. Под ней обнаружилась плоская кожаная коробочка. Сжав ее в кулаке, Бьёрн поднял глаза:

– Я прошу тебя. Если доедешь до Грёнвика один. В миле на юго-восток есть старое поместье. Оно заброшено, но дом крепкий. В гостиной бюро с документами, дверцы вряд ли заперты. Положи вот это. И добавь записку – «внучке от бабушки».

Разжав кулак, Бьёрн открыл коробочку. Внутри обнаружилось с десяток камней, тускло блеснувших в свете пламени.

– Это то, что я думаю? – рыжеватые брови Эйда поползли вверх.
– Да. Алмазы.
– Обычно их забирают, а не оставляют.
– Мне нужно оставить.

Двое мужчин не ошиблись друг в друге. Вопроса о доверии не задал никто.

Помолчав, Эйд протянул руку; Бьёрн вложил коробочку ему в ладонь. И все же выдержка дала трещину, по-мужски серьезный взгляд зеленых глаз дрогнул.

– В Грёнвик мы приедем вместе. Но я могу спросить, для кого они, Бьёрн?
– Для моей дочери.

…Её звали Исгерд – «ледяная колдунья». Лед? Нет: пламя, свет, сама жизнь. Бьёрн понял это, когда она ушла, устав от его измен. Он нашел ее, и вот тут-то столкнулся с ледяной ипостасью. Она была беременна, но наотрез отказалась выходить за него замуж. Сказала, что уже есть человек, который будет любить и ее, и ребенка. Велела уйти. Он пожал плечами и уехал на континент – стал наемником, воевал везде, где была война. Его догнало письмо: Исгерд сообщала, что родила девочку, еще раз просила не тревожить. Он выдохнул – не думать о сыне было бы труднее – и забыл. Пока через девятнадцать лет не вернулся домой и не узнал, что Исгерд умерла этой зимой, а ее ребенку осталось только бабушкино поместье в Грёнвике; они однажды были там вместе, и Бьёрн помнил, как ему не терпелось выбраться из унылого захолустья. Старый приятель сквозь зубы сообщил эту новость и хлопнул дверью. Больше про Исгерд никто ничего не знал.

– Понимаешь, Эйд, она приедет первым кораблем. Я честно заработал камни, но зачем они мне? А девочка… ей нужнее. Исгерд ни цента бы у меня не взяла, дочь наверняка похожа на нее. Так что пусть будет бабушкин подарок.
– А если не приедет? – помолчав, спросил Эйд. – Если выбросит бумаги и вещи? Если кто-то пошарит в доме раньше? Не жаль?
– Ну вот так, – развел руками Бьёрн. – Не жаль. – Он замялся и все же спросил: - Эйд, а у тебя есть невеста? Я тут подумал... Вдруг она тебе понравится? Я буду спокоен.
– Что алмазы не пропадут?
– Нет! – дернулся Бьёрн. Он мучительно искал слова – и не мог найти. Но Эйд положил руку на плечо и мягко сказал:
– Я понимаю. – Отвернул полу куртки, втолкнул коробочку обратно в карман. – Если что, я знаю, где они.

***

Лихорадка вернулась и трепала Бьёрна еще трое суток, но все-таки разжала когти, и в Грёнвик они въехали вместе. Попрощались на центральной улице городка, больше напоминавшей проселочную колею, договорившись встретиться в единственной гостинице.

Поместье осталось точно в таком виде, как Бьёрн запомнил. Он нашел в бюро бумагу и карандаш, написал записку, прижал коробочкой с алмазами и вздрогнул, услышав знакомый голос:

– Не надо.

Бьёрн обернулся: в дверях стоял Эйд.

– Почему? – машинально спросил Бьёрн.

Эйд сделал шаг, другой, приблизился вплотную. Спокойно сказал:

– Меня зовут Эйд Исгердссон.
– Поэтому ты не назвал полное имя! – вырвалось у Бьёрна.
– Да. Надоело кулаками стирать улыбки тех, кто считает, что мальчик с именем матери – это смешно.
– Ты сын Исгерд? Приехал вместо сестры?
– У меня нет сестер. Мама написала тебе о девочке – потому что боялась, если скажет «мальчик», ты не удержишься и вернешься. Она никогда не была замужем. – Бьёрн попытался осознать сказанное, но не смог. – И никогда не называла мне твоего имени.
– Теперь ты его знаешь.
– Знаю. И не сказал бы, что человек по имени Бьёрн Ларссон мне не нравится.

***

В четыре руки закрывая тяжелую наружную дверь, они одновременно замерли:

- А алмазы?
- Забыли!

Мужчины посмотрели друг на друга и расхохотались. В самом деле, подумаешь, алмазы!