"Детские впечатления о родине" / #12 / grisk66

Сегодня, как говорится, «с высоты прожитых лет», я удивляюсь тому, как рано, но отчётливо, поняла, насколько люблю и ценю свой город, свой край. Впервые я поймала себя на этом, наверное, лет в двенадцать. То есть, я, конечно, любила их и раньше, как любит ребёнок семью, дом и всё, что с ними связано, но сама того не осознавала.

Особенно я любила зиму. С ёе пушистым добрым снегом, длинными, тёмными ночами, очень весёлыми и интересными зимними каникулами и возможностью больше времени проводить с родителями.

Меня поставили на лыжи, наверное, года в три. Я как-то очень быстро и с удовольствием их освоила и с тех пор часами бродила с родителями по заснеженным тропам, без страха скатывалась с любых горок, забиралась в самую гущу кустарников, карликовых берёз, пихт, осин, сосен. Меня приводили в восторг их запах, а когда огромное дерево отец вносил в дом, и мы с братом кидались наряжать его, было уже даже не важно: придёт Дед Мороз или заблудится где-нибудь среди сугробов. Запах пихты в углу и мандаринов на столе сводил с ума!

Как ни покажется это странным, на сопках зимой даже удавалось загорать. Представьте себе картину: женщины в купальниках и мужчины с обнажёнными торсами катаются на лыжах, устраивают пикники на снегу. Разве ребёнок мог забыть это, выходящее за рамки общепринятого понятия о северной зиме, зрелище?

А дома, по второй этаж заваленные снегом? А безжалостные метели, из-за которых отменяли занятия в школах и детских садах, и только взрослые ходили от здания к зданию по протянутым вдоль улица верёвкам? А горка посреди главой улицы города длиною с квартал и всенародные гулянья в новогоднюю ночь при -30?

Очень мне нравилась рыбалка, хотя стоять часами зимой у лунки было холодно и скучно. Но запах корюшки был напоминанием о лете и огуречном салате. Развешенная на леске по всей квартире, она манила нас с братом не меньше, чем дары лета.

В другое время года взрослые редко брали нас с собой, наверное, потому что тогда рыбалка принимала другой характер. Отец с компанией ловили сетями, и дети при этом не приветствовались - ни как помощники, ни как зрители.

Когда мужчины наполняли целую ванну горбушей, я понимала, что обязательно будет икра. Её будет много, и есть можно будет, сколько хочешь, а не так, как ест её мамина подруга в Москве, тщательно размазывая по бутерброду десяток икринок.

Позже, когда привозили крабов, смотреть на них сбегались все соседские ребята. Конечно, ведь живые ракообразные были мало похожи на тех, кого мы видели на картинках. Только попадая в кипящую воду, они меняли цвет, становясь красными, и переставали совершать попытки к бегству. А как они были вкусны, о боже!

Осень тоже была необыкновенно хороша. Вся семья ждала её с особым предвкушением удовольствия, потому что еженедельно можно было выходить на сопки за грибами и ягодами. Нигде я потом не слышала такого настоящего, природного, изумительного запаха маслят, белых, сыроежек, подосиновиков, подберёзовиков! Никогда больше не ела голубики, брусники, шикши. Кстати, о последней мало кто знает, хотя ещё почти 200 лет назад естествоиспытатель, путешественник и этнограф Н.Я. Озерецковский именно о шикше писал: «...растение, коего ягоды также снедны, есть водяника, вороница... которая растет по Лапландским горам маленьким кустарником в превеликом изобилии. Черные, круглые её ягоды, величиною с большую горошину, наполнены водяным приятным соком, по которому и названо сие растение водяницею, а по цвету вороницею... Ягоды сии не столь питательное, сколь лекарственное производят действие...». Но об этом, конечно, я узнаю позже…

Мы собирали дары природы корзинами, вёдрами, и заполняли дом сушёными и маринованными грибами, заспиртованными или просто засыпанными сахаром, высушенными или сваренными в варенье ягодами. У нас было, чем полакомиться потом в течение всего года!

Отдыхая иногда у родственников в области, мне удавалось пройти с ними на моторной лодке по реке, многие которую называют «суровой». Вначале она кажется самой обыкновенной, просто «засорённой» многочисленными корягами, островками с наросшими на них деревьями и какими-то камнями. В неё то и дело впадают какие-то ручейки, и кажется невероятным, что такое количество воды вообще способно вместиться в берега. Однажды мы зашли в место, где река ещё раз поразила моё детское воображение: я и представить себе не могла, что, - пусть и длинная (больше 2000км), - река может по ширине быть не уже километра, наверное.

Когда идёшь по воде, поражает многообразие красок, - то, как солнце раскрашивает вроде бы привычные деревья, кусты, цветы и камни на берегу в сочные, какие-то праздничные цвета. Несмотря на холод воды за бортом и не слишком тёплый ветерок, внимание обращаешь только на них и ощущение накатившей на тебя радости и гордости за то, что видела всё это.

…Весна была похожа на картинки в журналах: проталины, повсюду текущие ручьи, слепящее на последнем снеге солнце и радость от прихода тепла. Ещё слишком переменчивый, обманчиво-тёплый ветерок побуждал скинуть меха и переобуться в галоши, но лежащий в бухте сурового моря лёд подсказывал не торопиться.

Летом мы почти никогда не оставались в городе, - родители вывозили нас с братом на «материк» к тёплому морю, фруктам и овощам. Те из моих приятелей, кто по каким-то причинам не мог этого сделать, говорили из года в год, что «лето было как всегда – нежарким и ветреным».

Кстати, о приятелях, друзьях и знакомых… Что меня то удивляло, то принималось мною как должное, но что сохранено в моей памяти на всю жизнь, - это отношения между людьми, окружавшими меня или случайно встреченными мною в те годы. Несмотря на нелёгкую жизнь в суровом краю, неустроенность быта, оторванность от «цивилизации», люди были бесконечно добры и отзывчивы, благожелательны и великодушны, порядочны и бескорыстны. Они предлагали помощь, не отказывали в ней и ничего не просили взамен. Они умели сострадательно и тихо грустить, искренне радоваться, от души смеяться. Они умели по-настоящему дружить. Много разных городов мы поменяли, уехав из родных мест, много людей встречали, но дружбу именно тех лет сохранили на всю жизнь.

Поднимаясь на борт самолёта, я всегда чувствовала грусть, но вид, открывавшийся из иллюминатора при взлёте, заставлял забыть о ней и замирать от восторга при осознании всей этой необыкновенной красоты внизу и чувства сопричастности ей.

Прошло уже 35 лет с тех пор, когда я вошла в тот самолёт в последний раз, но я снова и снова летаю по ночам над МОИМ городом, моим Магаданом, – столицей сурового Колымского края. И обещаю ему вернуться…