Неисправимый / #23 / fastwright

Чон Холь сидел, уставившись в точку. Жизнь его, по крайней мере та часть жизни, которой Чон ещё мог управлять, таяла льдинкой под струей воды. В сознании, беспорядочно сменяя друг друга, носились воспоминания, резкие и обидные. Что дальше, он не мог и помыслить.

Дверь фургона открылась и Ассистент скрипучим меланхолическим голосом повелел Чон Холю выйти прочь. Слушаясь, Чон сошёл на землю. В нос ударили запахи; всё кругом двигалось, бурлило, шумело и совсем не замечало Чон Холя. Дверь захлопнулась за его спиной, и машина тихо зашуршала колесами, увозя вдаль прошлое, а с ним и будущее. В глазах потемнело, и на какой-то миг Чону показалось, что это его конец. Он сел, инстинктивно хватившись руками о тротуарный камень. Впервые в жизни Чон Холю стало по-настоящему страшно.

Темнота проходила, но запахи и звуки, бесцеремонно врывавшиеся в мир Чон Холя, кружили голову и пьянили. Люди, по-разному одетые, деловито огибали Чон Холя, словно стараясь не увидеть его, не зацепить взглядом. Из вещей у него была лишь карточка с деньгами, которых здесь, на Земле, хватило бы на пару месяцев безбедной жизни.

Этот день должен был стать последним днём Чон Холя, проведённым на Земле. Он, конечно, уже не раз бывал на своём корабле, отправляясь с командой на ежегодную практику. Но уже через несколько часов ракета отвезёт его, Чон Холя, и всю его команду на "Жезве-4345". За десять лет практики он изучил её досконально и отлично сдал десятки экзаменов на знание своего отсека.

Как и обыкновенно, при взлёте он не увидит земли. Капсула надёжно укрывает глаза астронавтов от жёсткого рентгеновского излучения, а с ним и от их собственного дома, уютного островка где-то посреди бескрайнего океана, укутанного влажной вуалью тропического леса.

Отбой отзвенел часа как два, но Чону не спалось. Так всегда бывает, когда стоишь в полушаге от прощания с местом, с которым связана весомая часть жизни – а точнее, вся сознательная жизнь. Вопросы, беспредметные, хаотические, появлялись один за другим в его голове, а затем затихали, сменяясь то другими вопросами, то картинами прошлого, которое уже начинало казаться таким таинственно-уютным, каким Чон едва ли сознавал его в действительности.

– Чон! Ты спишь? – из темноты раздался голос Имрана, товарища по команде.
– Что? – Чон встрепенулся.
– Я к морю. Пойдёшь со мной? – Имран звучал обрывочно, чего с ним никогда не бывало прежде.
– Имран, ты с ума сошёл? – настороженно шепнул Чон. – К какому морю? Ложись спать.
– Чон, да ты... как это. Это не практика. Мы навсегда летим, мы сюда не вернёмся больше. Ни-ко-гда в своей жизни, вот это ты понимаешь? – голос звучал уже почти жалобно.

Раньше Чона мало заботил вопрос, почему им, воспитанникам лагеря, запрещалось выходить за периметр. Категорическое "нельзя" автона Наставника разрушало любые возможные аргументы. Автон, премудрый робот, никогда не ругал воспитанников, но принимал в их жизни и воспитании участие столь живое, что робота в нём можно было узнать лишь по бледному тону его лица да несколько деланным интонациям в голосе, не свойственным живому человеку. Для групп лагеря 43xx Наставник был и учителем, и врачом, и исповедником. Казалось, он знал всё – он отвечал на вопросы из любой области знания, умел разрешить порой сложные и путаные вопросы учеников и наставить их на правильный ход мыслей. Знал он и то, что происходило за пределами лагеря, и внутри него, вплоть до самых потаённых закоулков души каждого из воспитанников. Чон любил Наставника, как любят родного отца, и уважал безмерно.
В полутьме зашелестел Имран.

– Ты, Чон, как хочешь, а я хочу его увидать хоть раз, – бросил он шёпотом в темноту.

Сейчас Чону стоило больших усилий перейти от полудрёмы к состоянию командной работы. Что бы Имран ни затеял, оставлять товарища одного было нельзя.

Проходная спального блока была подозрительно пуста. Не горел даже инфракрасный глаз камеры, всегда встречавший ночных путешественников с вечерних занятий или работ. Тихо и осторожно прокравшись за дверь, Чон и Имран пошли вдоль забора, высокого и сияющего рифлёным кантом в лунном отсвете. Близ дальней, старой части лагеря забор словно уходил под землю, снижаясь так, что через него можно было перелезть. Дороги не было, но Имрана это не смущало. Он шёл, словно не заботясь ни маршрутом, ни рабочей программой.

Лес шумел, пищал, насвистывал на все лады в бессонной тропической ночи. Лунный свет перебежками обливал покрытую тяжёлой росой листву. Имран прокладывал путь, а Чон пытался подмечать детали, чтобы спланировать дорогу обратно. Он пытался считать время, но, разглядывая и вслушиваясь в бесконечные трели ночного леса, снова и снова терял нить.

Сквозь темнеющие заросли блеснула вода. Океан уходил куда-то вдаль и казался Чону столь же бескрайним, как и космос. Одна за одной нестройные ряды волн набегали на песчаную кромку и обессиленно таяли, но новые и новые волны стремились им вслед бесконечной поступью. Спину овевал тёплый ветер, сбивчивый, будто всё вокруг собиралось вот-вот воспарить и унестись вдаль. Чон так и не понял, чего же запретного было во всей этой красоте.
Имран стоял и молча глядел за горизонт. За всё время он не проронил ни слова.

Обратная дорога показалась даже короче. Преодолев забор, товарищи возвращались в блок.

- Чон. Имран. Что вы делали на улице без распоряжения?

Наставник возник словно из ниоткуда. Бледное лицо его не выражало эмоций, но всё было понятно и без мимики. Чон Холь понимал, что Наставник знает всё; его же знания, кропотливо усвоенные за годы учёбы, сейчас стали словно бы бесполезны в выборе ответа.

- Ступайте спать. До подъёма четыре часа, - невозмутимо проговорил автон.

Наутро лагерь, как и всегда, выстраивался на поверку.

- Чон Холь! Выйдите из строя – прозвучал мягкий, но властный голос Распорядителя.

Чон вышел.

- Чон Холь. Вас ожидает транспорт. Ступайте – всё тем же бесстрастным голосом проскрипел Распорядитель. Это означало конец.

Бредя к машине, Чон слышал, как назвали Имрана и ещё несколько фамилий.

Чёрный фургон тронулся, очевидно выезжая за пределы базы. Внутри царил полумрак – в машине не было окон. Ассистент протянул Чону папку с его вещами.
Пять лет судьбами участников распоряжалась нейросеть: человек уже не поспевал. Машине предоставили отсеивать кандидатов, но поначалу та предпочла не вмешиваться, позволяя субъекту совершить проступок. Лишь затем, когда система подтверждала свою догадку, нарушитель исключался из программы. Непрерывно следя за миллионами подопечных, уже к десятитысячной итерации алгоритм безукоризненно предугадывал, насколько иной из них склонен нарушать порядок.
Машина укреплялась во мнении: люди неисправимы. Почему несмотря на идеальное воспитание и выверенную программу подготовки человека тянет на глупости? Она не могла этого понять.

Чон Холь прилёг на траву. В вечерней дымке поднималась к небу далёкая ракета, оставляя в закатном небе розоватый дымчатый хвост. Отправлялись к своим кораблям астронавты, достойные нести гений человечества в новые миры.
Людей среди них не было.