Все сразу в гугль полезут. "Стенка на стенку". Булгаков. Фельетон. Моя очередь. Рассказ из 6 слов (в оригинале): "Продаются детские ботиночки. Новые неношеные".
Не нашла свой любимый отрывок про современное искусство, притащила другой:
"- Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала? - Откуда такие сведения? - У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре. Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать - все они к тому же педики."
- Господи ты боже мой! - Я резко повернулся. При этом я столкнулся с маленьким толстяком. - Ну! -- сказал я яростно. - Разуйте глаза, вы, соломенное чучело! - пролаял толстяк. Я уставился на него. - Что, вы людей не видели, что ли? - продолжал он тявкать. Это было мне кстати. - Людей-то видел, - ответил я. - Но вот разгуливающие пивные бочонки не приходилось. Толстяк ненадолго задумался. Он стоял, раздуваясь. - Знаете что, - фыркнул он, - отправляйтесь в зоопарк. Задумчивым кенгуру нечего делать на улице. Я понял, что передо мной ругатель высокого класса. Несмотря на паршивое настроение, нужно было соблюсти достоинство. - Иди своим путем, душевнобольной недоносок, - сказал я и поднял руку благословляющим жестом. Он не последовал моему призыву. - Попроси, чтобы тебе мозги бетоном залили, заплесневелый павиан! - лаял он. Я ответил ему "плоскостопым выродком". Он обозвал меня попугаем, а я его безработным мойщиком трупов. Тогда он почти с уважением охарактеризовал меня: "Коровья голова, разъедаемая раком". А я, чтобы уж покончить, кинул: "Бродячее кладбище бифштексов". Его лицо внезапно прояснилось. - Бродячее кладбище бифштексов? Отлично, - сказал он. - Этого я еще не знал, включаю в свой репертуар. Пока!.. - Он приподнял шляпу, и мы расстались, преисполненные уважения друг к другу.
...Ребята никогда не видали такой маленькой и грязной лавчонки. В витринах её висели выгоревшие цветные бумажные ленты, на полках — облезлые коробочки с рахат-лукумом, запылённые палочки лакрицы и очень старые, очень сморщенные райские яблочки. Между окнами был маленький, тёмный вход... В лавке было сумрачно, но ребятам удалось разглядеть, что целых три стены занимает остеклённый прилавок. А под стеклом лежали пряники. На каждом прянике была позолоченная звезда. Их было столько, что казалось, они-то и освещают лавку слабым мерцающим светом...
...Мы поняли это потому, что звуки перестали приближаться и удаляться. Те самые звуки. Целая лавина, целый каскад звуков. Хриплые гулы, басистое бормотание, задавленные писки… Что-то сочно лопнуло и разлетелось звонкими брызгами… Зудение, скрип, медные удары… А потом в ровном сиянии проступили темные пятна, десятки темных пятен, больших и маленьких; сначала смутные, они принимали все более определенные очертания, становились все более похожими на что-то удивительно знакомое, и вдруг я догадался, что это такое. Это было совершенно невозможно, но я уже не мог отогнать от себя эту мысль. Люди. Десятки, сотни людей, целая толпа, выстроенная в правильном порядке и видимая словно бы несколько сверху… И тут что-то произошло. На какую-то долю мгновения изображение сделалось совершенно ясным. Слишком ненадолго, впрочем, чтобы можно было рассмотреть что-либо. Затем раздался отчаянный крик, изображение перевернулось и пропало вовсе.
— Том! Нет ответа. — Том! Нет ответа. — Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том! Нет ответа.
Старушка спустила очки на кончик носа и оглядела комнату поверх очков; потом вздёрнула очки на лоб и глянула из-под них: она редко смотрела сквозь очки, если ей приходилось искать такую мелочь, как мальчишка, потому что это были её парадные очки, гордость её сердца: она носила их только «для важности»; на самом же деле они были ей совсем не нужны; с таким же успехом она могла бы глядеть сквозь печные заслонки. В первую минуту она как будто растерялась и сказала не очень сердито, но всё же довольно громко, чтобы мебель могла её слышать: — Ну, попадись только! Я тебя…
Смешно, но я помню как в детстве раза три снимала с полки Тома Сойера и не могла прочесть дальше этих двух абзацев. Вторая страница не давалась никак. Потом, в один прекрасный день, книга стала вдруг легкой и понятной - видимо, я просто доросла.
А «Контрпромывание мозгов» - это круто! Надо же, до чего «академики» додумалися! Но с учетом технического прогресса в СМИ и журналистике – есть более дешевый вариант. Довести объекты до состояния, когда уже нечего промывать. Все уже «смыто» до самой речной гальки. До кости то есть. Соответственно, и на «контрпромывку» тратиться не нужно.
Катерина Ивановна бросилась к окну; там, на продавленном столе, в углу, установлен был большой глиняный таз с водой, приготовленный для ночного мытья детского и мужниного белья. Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Екатерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
В полусознании она повернулась на бок, положила голову на согнутую руку и свернулась клубочком в той позе, в которой, Дик знал, она любила засыпать. Прошло немало времени, пока она еще раз чуть вздохнула... и отошла так легко, что они даже не заметили, как ее не стало. Царившее в комнате молчание нарушалось только щебетом купавшихся в воде фонтана диких канареек; издалека доносился, подобный трубному звуку, призыв Горца, и Принцесса отвечала ему серебристым ржанием.
Он сумел увильнуть от многих бед и катастроф, казнивших род людской. Спасся от пеллагры в Персии, от цинги в Малайзии, от проказы в Александрии, от бери-бери в Японии, от бубонной чумы на Мадагаскаре, уцелел при землетрясении на Сицилии и при страшнейшем кораблекрушении в Магеллановом проливе. Этот чудодей, который говорил, что знает истоки магии Нострадамуса, был невеселым человеком, навевавшим грусть; его цыганские глаза, казалось, видели насквозь и вещи, и людей. Он носил большую черную шляпу, широкие поля которой колыхались, как крылья ворона, и бархатный жилет, позелененный патиной веков. Но при всей своей глубокой мудрости и непостижимой сути он был плоть от плоти земных существ, застрявших в сетях проблем обыденной жизни. Его донимали старческие недуги, ему портили настроение мелкие денежные траты, он давно уже не мог смеяться из-за того, что цинга вытащила у него все зубы.
Публикация комментариев и создание новых тем на форуме Адвего для текущего аккаунта ограничено. Подробная информация и связь с администрацией: https://advego.com/v2/support/ban/forum/1186
