Как я мог такое пропустить? :) Завтра-послезавтра накидаю текст вне конкурса, если вы не против. Свободная тематика по колдовству на 1000-1500 знаков, я правильно понял?
Меня опять угостили кофе, Это автор загнанного лося номер 1, без апгрейда. Написала - ну а что, надо поучаствовать на равных) И прислала свой текст в качестве угощения.
День клонился к вечеру, когда в дверь как-то неуверенно постучали. - Иду-иду! – откликнулась Марфа. С сожалением отодвинула недопитую чашку чая, поднялась и пошла открывать. За дверью, на крылечке, переминалась девушка лет восемнадцати. - Здравствуйте, бабушка! – робея, тихо поздоровалась она. - Здравствуй! – Марфа внимательно осмотрела пришедшую – обычная девушка, чуть худощавая, с «по-городскому» постриженными волосами; одета в голубенький ситцевый сарафанчик и, по вечерней прохладе, легкую светлую кофточку. В руках девушка держала свернутый пакет. - Мне посоветовали к Вам обратиться… - Девушка прятала глаза и нервно теребила в руках сверток. - Да ты заходь, дочка, заходь! - Посторонилась Марфа, впуская позднюю гостью. – Нечего на пороге разговоры разговаривать. Проходи в горницу. Девушка вошла и потерянно остановилась посреди комнаты. - Как звать-то тебя? – поплотнее притворив дверь и накинув клямку, вошла следом хозяйка. - Поля… Полина, то есть. - Ну рассказывай, Полюшка, с чем пришла к старухе? Что за печаль приключилась? Девушка не знала куда деть руки со свертком и не поднимала глаз… - Бабушка Марфа… Мне сказали… - голос Полины подрагивал. Казалось, она вот-вот заплачет… - Да ты присядь, дочка, присядь… В ногах правды нет. – Марфа подвинула гостье старый, с гнутой спинкой, выкрашенный коричневой краской стул. – Узелок свой от сюда ложи, на комод. - Спасибо! – гостья присела на край стула и приналась теребить бахрому скатерти, застилавшей стол. - Вот и ладненько! - Хозяйка поощрительно улыбнулась. – Рассказывай, Поля, - что за беда у тебя? - Понимаете, Марфа Степановна… Мне посоветовали… Подруга… - Налюбилась? Нагуляла? – перебила ее Марфа. – Дитя вытравить хочешь? - Ой!.. Что вы?.. Нет! – Полина испуганно прижала руки к груди. – Нет-нет! Я по другому… - Ага. Парень бросил? К другой ушел?.. - Он… Не сам… Она!.. – девушка уткнулась лицом в наконец-то занятые ладони, ссутулилась, и плечи ее затряслись… - Ну-ну… Не реви. – Марфа морщинистой коричневой ладонью погладила плачущую гостью по голове. – Женаты? Девушка отрицательно замотала головой, продолжая всхлипывать. - Крещеная? Гостья закивала. – Ты брось мокрядь разводить… Ох, грехи-грехи… Ну, ин ладно… Горе не беда. Не убивайся так… - приговаривая, Марфа, задернула плотными шторами окна и затеплила лампадку под старой потемневшей иконой. - Окоротим мы твою разлучницу… Звать-то как? - О-о.. О-ольга-а… - протянула девушка. - Да не ее, дуреха! Не разлучницу! Ох ты, господи, царица небесная… - Марфа перекрестилась. – Парня твоего как зовут? - Юра… - Ю-юра!. - Недовольно скривилась Марфа. – Не Юра, а Георгий правильно… Не крещеный он у тебя? - Не знаю. - Да ты совсем, девка, дурная, иль как? – Старуха аж зашипела. - Спать - спишь с мужиком, а крест-то есть на нем али нет – не видишь, што ль?.. - Есть крестик. – Полина подняла наконец голову и утерла слезы. – Маленький. Серебрянный… - Ежли маленький и серебрянный – значит церковный, - удовлетворенно кивнула старуха. - Вернется любый твой… Знахарка поставила на стол глиняную миску и налила в нее из стеклянной трехлитровки воды. Затем зажгла тонкую церковную свечу и, крестя свечой миску, что-то быстро зашептала. Сквозь невнятную скороговорку слышалось только без конца повторяемое «раба божьего», «рабу божию», «рабе божьей»…
- Ну вот, девка, водичка тебе заговореная, - протянула Марфа девушке поллитровую банку с капроновой крышкой. – Водой этой парня напой. Худа ему не будет – вода свяченая, с крещенской иордани с молитвою взята. А наговор, что я положила – остуду на него к разлучнице наложит, охолонет он к сопернице твоей… - Ой, спасибо Вам, Марфа Степ… - Цыц! Торопыга!.. – Марфа прикрикнула, да еще и сухоньким кулачком по столу пристукнула. – Ишь, нетерпячка мокрохвостая… Девушка покорно замолкла. - Напоишь парня – пол-дела только сделаешь. А вторую половину потруднее сполнить будет. Охолонуть-то он к разлучнице, к Ольке-той, спаси ее господи, охолонет. Да тебе ж надо его обратно к себе поворотить. Он-то, Егорий твой, не только к ней остуду примет, а и совсем ни на какую не глянет год целый… Тут другой заговор надо. Запоминай, дочка, слова. Крепко запоминай. Нельзя напутать. Заговор древний, крепкий… Только сделать все правильно надо. – Голос знахарки звучал твердо, как стук сухих деревяшек. – Повторяй, девка: «Встану я, раба божия Аполинария, помолясь. Пойду, перекрестясь…» - Встану я, раба божия Аполинария… - послушно зашептала девушка…
Через пол-часа Марфа провожала посетительницу. У калитки придержала ее за руку и еще раз повторила: - Смотри, дочка, не спорти. Хитрой будь. Подстереги его в поле где ни то. Иль замани его куда… На речку иль в луга… Сама думай. Да гляди – проверь, чтоб спал он! Хмельным напой иль зелья сонного дай. А только чтоб непременно подале от народу. Чтоб на полверсты никого рядом не было. Заговор крепкий. Сила в словах тех большая. Ежель недалеко кто другой случится – парень, аль мужик, - беда выйти может… И сама намаешься и позору натерпишься. Семью порушить можешь чужую. Сама
думай. Да гляди – проверь, чтоб спал он! Хмельным напой иль зелья сонного дай. А только чтоб непременно подале от народу. Чтоб на полверсты никого рядом не было. Заговор крепкий. Сила в словах тех большая. Ежель недалеко кто другой случится – парень, аль мужик, - беда выйти может… И сама намаешься и позору натерпишься. Семью порушить можешь чужую. Сама разлучницей станешь. Крепкие то слова. Никто мужеской против тех слов не сдюжит… - Поняла я, бабушка. Все запомнила. - Ой, гляди, девка… - Старуха погрозила девушке пальцем. – Ну беги, дочка, а то запозднишься. Тут, почитай, с версту-то без малости до деревни будет, от заимки-от от моей. Боязно-то тебе будет лесом итти-то, как свечеряет. - Ничего, бабушка, я быстро. – Полина радостно улыбалась. Лишь слегка покрасневшие глаза да припухшие веки напоминали о пролитых недавно слезах. - Ну беги-беги.. Храни тебя господь. - Спасибо Вам, Марфа Степановна! Вот спасибо!.. До свиданья! Девушка заторопилась, было, но сделав три-четыре шага, вернулась: - Ой, Марфа Степановна, забыла совсем… А сколько раз заговор читать надо? Три? Семь? - Та што ты, девка? Ополоумела? Какой – семь? И раза хватит за глаза… - Я – чтоб покрепче было… Надежней! - Ну три прочти, раз уж не веришь старой… А только лишнее то будет – крепкий заговор. - До свиданья, бабушка! - Да ступай ты уже!..
Над лесной заимкой догорал августовский вечер. Тонко заныли в безветренной тиши комары. В быстро темнеющем небе заблестели первые, пока еще скупые, золотинки звезд. Марфа посмотрела на приблизившуюся с наступлением сумерек стену леса, поглотившую узкую стежку, по которой резво ушла Полина. Вздохнула. Закрыла калитку и задвинула засов, вставила пробой, запираясь на ночь… - До-обрый ве-ечер! – вежливо и неожиданно протянул кто-то за спиной. - Ой, ты ж, батюшки!!! – Старуха присела, испуганно оборачиваясь. Позади стоял Лось…
Он застенчиво переминался с ноги на ногу, вкрадчиво вглядываясь в глаза старой ведуньи. Бабушка недовольно оглядела безрогого гостя, подперла пышные бока руками и принялась отчитывать животное: - Петрович, ну ей-богу, но сколько ж можно-то? Ежели тебя побить, охламона, то может уразумеешь наконец: не ходи ко мне зверем! Небось опять через огород брел да повытоптал все? - Марфа, я это, забыл опять… Ну, как отрубило: как лосем обратиться – знаю, а как снова человеком стать – запамятовал. Лось стыдливо опустил голову и приготовился слушать гневные речи Степановны. - Сто лет в обед, а все туда же: галопом по лесам бегать. Зараза ты, Петрович, мочи нет терпеть баловство твое окаянное. Голова незваного гостя опустилась еще ниже, лось рассматривал свои копыта и терпеливо ждал, когда возмущение хозяйки сойдет на нет. - Тоже мне колдун, запамятовал он… Ладно. В последний раз учу, а огород проверю, так и знай. На дыбы встань да после того трижды ногами передними о землю ударь со словами: «Каким матушка меня родила, таким и обратиться мне ныне». - Марфушка, ты бы одеялко на меня набросила, а то я ж нагой совсем, неудобно… - Больно ты мне нужен, дабы я тебя, паразита, рассматривала, - сказала Степановна, набрасывая на старого ведуна плед. – Оборотень бестолковый.
Марфа отвернулась и заварила крепкий травяной чай. Бабушка уже представляла, как Петрович взахлеб рассказывает о нападении волчьей стаи, о том, как он мчался по лесу и какие диковинки встречал на своем пути. Вечер августа медленно превращался в теплую сентябрьскую ночь: любопытная луна заглядывала сквозь хлипкое окошко лесной избы, подслушивая волшебные истории двух старых друзей…
Что, опять он сел? Не психуй, милок, помогу тебе. Да, бывает так, что приходится заряжать прибор очень часто нам. А энергия как сквозь пальцы вся. Только способ есть сохранить ее, чтоб мобильный твой был всегда живым. Ну как кое-кто... Слышал ты о нём.
На рассвете ты выйди в полюшко. Если поля нет – то на крышу лезь. Но на ровную, не покатую, да с бортами чтоб. А то мало ли, ведь спросонья ты. Иль на холм взойди. В общем, чтоб восход стоя мог встречать.
Телефон возьми в руку левую. Чтобы к сердцу был чуть поближе он. Чтоб энергия вся, ну как речечка, протекла, милок, прямо сквозь тебя. Чтобы сделала она полный круг да усилилась бы мечтой твоей.
Подними теперь эту руку-то, где девайс зажат, выше к небушку. Да промолви ты слова нужные. И вложи в ту речь ты огонь весь свой. А слова тебе подскажу сейчас, ты записывай да на ус мотай.
«Ох, Светило, ты... силой яркое, подари ты мне самый сильный луч. И направь его на мобильный мой. Заряди его ты энергией. Да такою, чтоб не кончалась в жисть. Пусть фотоны все, как одна волна, оживят прибор, обновят его. Микросхемы там – чтоб как часики. Ну а глюки все - провалились чтоб. Солнце яркое, только добрым будь! Чтоб энергия и тепло твое – только в меру бы. Не поплавились там контакты чтоб, ну а пластик весь хранил форму бы. Пусть заряд этот сохраняется. Вечным будет он, как Вселенная. Телефон меня пускай радует, словно, Солнышко, в небе ты само».
Как слова эти скажешь ты, не спеши бежать, а еще постой. Дай энергии долететь с небес. Повторять слова те не надобно. Коль желание велико твое, то услышали все, кто должен был.
А потом, милок, уж домой ступай. И включай скорей ты мобильный в сеть – на зарядку ставь, да на долгую. Подходить к нему сутки ты не смей, а потом болтай – сколько хочется. Как разрядится, только полностью, повтори опять процедуру ту. Коль три раза ты это сделаешь, то мобильный твой будет вечно «вкл».
А сомнения ты свои отбрось, словно лось – рога, а хвост – ящерка. Этот заговор – он работает. Но поможет лишь, если веришь ты.
Какие бывают дожди... часть перва,романтическая...:=) Говорят, что осенние, октябрьские дожди - тоскливые, занудные... Не стану спорить, - это дело вкуса... Лично мне осенние дожди очень нравятся. Я закрываю глаза и вспоминаю... На Передовом хребте, в начале Главного Кавказского горного массива, в урочище Унакоз, на опушке леса стоит моя старенькая палатка ... Конец октября... Вечер. Только-только что за едва видимый в туманной, мельчайшей взвеси октябрьского обложного дождя хребет Азиш-Тау печально скатилось, еле угадываемое сквозь тяжелые тучи, призрачное пятно солнца. Темнота еще не наступила, но в плачущем воздухе разлита грусть уходящего дня.. На мягких, кошачьих лапах, неслышимые за шелестом шепчущейся с дождем листвы, подкрались сумерки... В наступающих, крадучись, серых тенях вызывающе-ярким цветком горит, лопоча и пощелкивая, маленький костерок. Он обиженно шипит, если ему достается пригоршня водяной мороси... И тут же благодарно и радостно начинает трещать, когда я подбрасываю ему несколько поленец сухого орешника. Я сижу и молча разговариваю с костром. Я пересказываю ему невыговоренную жалобу умирающих листьев, роняющих крупные слезы дождя то ли от жалости к себе, то ли от зависти к нему, такому веселому, живому, теплому... Мы с костром укрыты легким тентом и дождь нам не страшен. Скорее, он нас сближает, так как мы нужны друг-другу; я ему - чтобы давать пищу, а он мне - чтобы ее приготовить... На куске доломитой скалы, угревшись боком у жара костра, тихо мурлычет мой старый, огонь и воду прошедший, путешествующий со мной 17 лет, помятый, поцарапанный и, даже, простреленный насквозь и вновь заклепанный, алюминиевый чайник. В нем заварены две пригоршни крупно-молотого кофе. Я обнимаю ладонями большую армейскую кружку с горячим кофе, щедро сдобренным армянским коньяком, и понемногу прихлебываю волшебный напиток, пахнущий горечью дыма, тревожным, экзотическим запахом южноамериканской ночи и знойной пылью Закавказского лета. Каждый глоток маленьким цунами прокатывается по языку, протуберанцем проникает в пищевод и крошечной сверхновой звездой взрывается внутри... В углях резко щелкают и лопаются жарящиеся каштаны... А дождь все поет и поет тихим, дробным речитативом свою сонную песню. Он рассказывает мне о грусти расставания с небом; о том, какой долгий путь он проделал от Северной Атлантики до Западного Кавказа; о том, что его впереди ждет новый долгий путь - сначала сквозь почву до скального массива под моими ногами, потом через карстовые полости в безымянный родник у пещеры, из которого я брал воду для кофе; дальше, неторопливым ручейком, по склону до реки Белой, затем в Кубань, потом в Азовское море... Он говорит, что ему придется переродиться в водяной пар над Азовом и северные ветры унесут его в далекую Африку, где передадут с рук на руки неспешным пассатам... И он снова вернется сюда, в декабре, но уже в виде мягкого снежного покрывала, когда я, как обычно перед Новым Годом, приду проведать свою вишню, посаженную у туристической тропы восемь лет назад... Неожиданно оказывается что все: и меня, и палатку с костром, и сам дождь незаметно для нас самих поглотила наступившая ночь... - Ну что ж, - говорю я дождю, - до встречи зимою! - Покойной ночи, приятель! - дробко отвечает он мне, протарахтев по тенту палатки. Я беру еще одну кружку, наливаю ее до половины кофе, плескаю из согревшейся у костра бутылки коньяку и ставлю кружку на крышку от котелка... затем выгребаю из углей звонко-горячие каштаны, пускающие сытный парок из лопнувшей скорлупы, и обсыпаю ими кружку со всех сторон. Вынимаю из заначки в рюкзаке плитку горького шоколада. И так, с кофе и каштанами в одной руке и шоколадом в другой - ныряю в палатку. Ровным, неярким светом горит диодный фонарик. В спальном мешке, в который я засунул пластиковую бутылку горячей воды, чтоы нагреть его, в полудреме, на границе сна и яви лежишь, свернувшись клубочком, подобрав под себя ноги, ты... я тихонько трогаю тебя за плечо и говорю: "Девочка, я принес тебе каштаны и кофе!"... Ты лениво потягиваешься и открываешь глаза... "Спасибо", - отвечаешь, выпрастывая из спальника руку, и берешь кружку. Ойкаешь и тихо смеешься... "Горячая" - говоришь ты. Я обнимаю тебя за плечи и, пока ты пьешь кофе, рассказываю тебе сказку о том, как грустный дождь прощался с осенним лесом.Ты, посмеиваясь, ешь печеные каштаны, и поругиваешь меня за то, что я налил в кофе слишком много коньяка... А потом я выключаю фонарик, забираюсь в спальник, обнимаю тебя и мы, угревшись, замираем, слушая как дождь выстукивает по палатке свою грусть, а на него, фыркая, недовольно бранится костер...
Не фэнтези и не улыбательно, но тоже присоединюсь)
Парень резко упал на колени и опустил руки в туман. Холодно. Мутно. Страшно. И будто бы нет ничего в молочной пелене: ни колючих травинок, ни влажной земли… Рука скользнула вперед и поймала пустоту. Где-то глубоко внутри он знал, что так будет, но не ожидал, что сейчас. Пропасть. Как устал сопротивляться… Тени деревьев. Корявые ветки к лицу, как из детских кошмаров. Хлопанье крыльев и хлюпанье грязи. И маски – с пустыми глазницами, открытыми ртами и жаждой наживы. Он – жертва, и выход один: от них, через страх, в пустоту. Он бормочет молитвы (не знает ни одной – и ладно, там услышат), закрывает глаза и делает шаг. Опора! Шаткая, зыбкая, дрожащая на ветру. Веревка? Откуда? Неважно. Не смотреть! Замереть, прислушаться – и полшага вперед. Замереть – и полшага. Замереть. Сердце скачет, торопит, мешает. Замереть. Успокоиться. Полшага. Замереть. Руки в стороны – крылья. Два взмаха – удержался. Замереть. Полшага. Бесконечно, беззвучно, бесстрашно. Сзади уже никого. Не рычат, не грозятся, не давят. Капли щекочут лицо. Дождь? Облака далеко внизу. Не смотреть! Замереть! Хлопья тумана летят в пустоту. Полшага – земля! Вцепиться в траву и заснуть. Дошел.
___Λ____ᴧ___Λ____ᴧ Мама!!! Сережка вышел из комы!!!
Одиннадцать строчек. Всего-то. А: - и настроение передано (даже навязано, каковое умение для автора большой плюс); - и размышления навеяло; - и стиль виден. Славно.
Это те, чьим идеалом был мир во всем мире, а кумирами - Высоцкий и Битлз. Это те, кто в кинозале не сдерживал слез на "Белом Биме" и смеха - на премьере "Бриллиантовой руки". Это те, кого в 80-х окрыляла гордость за лучшую в мире страну - несмотря на повальный дефицит и унизительные продуктовые карточки. Это те, у кого хаос 90-х на время выбил почву из-под ног, но не вытравил понятий "дружба", "сострадание", "взаимовыручка". Это те, с кем мы периодически собираемся толпой за огромным столом и говорим, говорим, говорим, не замечая времени. Это те, к кому я сегодня могу подойти в любое время с любой просьбой, зная, что они не отмахнутся, выслушают и постараются помочь.
Поколение 70-х - это мои самые любимые друзья. Я обожаю поколение 70-х. Я сама оттуда.
Пылинки в лучах солнца... Их можно было увидеть, прищурив глаза. И утро, и луч солнца, и хаотично мечущиеся в нем пылинки создавали ощущения праздника, который вот-вот случится. Или уже случился, но я о нем еще не знаю. Сейчас такого ощущения не возникает. Хотя, если прищурить глаза, то можно увидеть, что в лучах солнца по-прежнему кружатся пылинки...
Внуки «бэби-бума», «дети детей цветов»… Поколение семидесятых… На школьных линейках они декламировали «…Красный день календаря…», и под раздрызганные шестиструнки пели «Желтую подводную лодку…» в подвалах… Они ели кашу «Геркулес» и пили «Агдам»… Они боролись «За мир во всём мире» и досыта нахлебались «локальных конфликтов»… Они воспитывались на идеях интернационализма и умирали в «горячих точках» национальных окраин… Писали доклады об Острове Свободы и Апартеиде, и слушали нудьготину с «пленума двадцать очередного съезда»… Они не пробились в «блатной» МГИМО, и обошли на вираже 90-х «мажоров», окончив «керосинку»… Девяностые… Для поколения семидесятых – эпоха! Рубеж! Рубикон! Кто-то поехал в Турцию за «варенками», а кто-то надел черные кожанки… Кто-то собирал первые «Вахты памяти», а кто-то в гараже ремонтировал на продажу ржавый ТТ… Кто-то писал «Цой – жив!», а кто-то спекулировал видеокассетами Тинто Брасса… Кто-то из НИИ шел в кочегары, а кто-то, придя из армии, поступал в аспирантуру… Запутавшееся, растерянное поколение… Обманутое. Преданое. Потерявшее. Обманутое вожаками. Преданое государством. Потерявшее детей. Детей, которые не могут понять, почему серенький затрепанный томик Стругацких дороже, чем новое глянцевое собрание Донцовой… Детей, которые не знают, что значит «пхай-пхай» и кто такая А. Джоли… Считающих, что ИРА, это просто имя, а «красные бригады» - ударники сбора картошки в колхозе… Не любящих читать и не помнящих, чему равен квадрат двенадцати… Я из поколения семидесятых… Наверное, я старомодный чудак… У меня нет телевизора и странички в Фейсбуке, но я продолжаю собирать библиотеку, которую начал собирать еще мой прадед в голодные тридцатые, и сам ремонтирую свои мотоциклы… Я хихикаю над интернет-отчетами «экстремальных туристов», но лазаю по пещерам и ночую на фирновых «полочках»… Я не толерантен и не брил затылок в девяностые… Но моя дочь не станет без крайней нужды ломать живую ветку и расквасит нос тому, кто назовет ее «телкой»… Говорят, что я несовременно ее воспитываю… Пусть так! Но мне нравится, что она не станет продавать книги, чтобы купить гламурную тряпку… Поколение семидесятых… Мы помним! Мы помним то, что забыло поколение девяностых и не узнает поколение десятых… Вспомнят ли нас?.. И чем?..
Мы были пионерами, вступали в комсомол, готовили политинформацию о «Продовольственной программе», понимая, что все это профанация. Делали уроки, когда в шестиметровых кухнях наших квартир родители с друзьями рассказывали анекдоты про дорогого Леонида Ильича, пели Окуджаву, Визбора, слушали Битлов и Роллингов по «вражеским голосам»…
Мы одевались у фарцовщиков и сами при случае подфарцовывали. Мы могли отвалить за джинсы 220 р. при средней зарплате 120 р. Мы помним «бочки» с молоком и квасом, знаем что такое бидончик…
Нас колбасило в 90-е, когда бюджетной зарплаты хватало на 200 гр. сыра и 300 гр. масла «по талонам». Мы мотались в Польшу: и туда, и обратно с тяжелыми баулами – бартер. Наши квартиры вечерами превращались в мини-фабрики: наступала «вторая смена» – учителя, врачи, инженеры что-то паяли, клепали, собирали, мотали, строчили… Выживали.
Выжили. Большинство верны выбранной профессии. Успешные, состоявшиеся в этой жизни люди. Мы отдыхаем за границей, летаем бизнес-классом, можем позволить себе выдержанный Розес и отель 5*. Но… ностальгируем по первой «Копейке», палаткам на диком крымском пляже и портвейну «Кавказ»…
Увы. Из своих друзей и знакомых моего поколения я не знаю никого, кто бы отдыхал каждым летом за границей и пил выдержанный "Розес". Пятерых моих друзей уже нет в живых. Все мужики. Они аккурат ушли в 90-е: Габит и Павлуха спились и померли от водки; Игорек тихо скончался в своей постели от болезни, которую врачи так и не определили; Вовка, вернувшись из зоны, пару лет помыкался и выбросился из окна, а Малец, защитив кандидатскую диссертацию, получив квартиру от университета и женившись, добыл пистолет и застрелился в гостиной, где еще не просохли новые обои. Никто из них не принял новые навязанные ценности. Они жили по старым и продолжали ценить людях честность, порядочность, человечность, сострадание и все меньше находили это в окружающих. Некоторые из моих знакомых сверстников пробовали себя в бизнесе. Были даже успешны. Какое-то время. А потом они уходили, бросая все и говоря: "это не мое". Они так и не смогли принять правила игры новой жизни... Почти все они и по сей день не живут, а выживают. Этих людей я всегда могу различить в толпе. У них другие лица. Ну это как обнаружить в горсти медных потускневших пятаков светящуюся золотую монетку...
Публикация комментариев и создание новых тем на форуме Адвего для текущего аккаунта ограничено. Подробная информация и связь с администрацией: https://advego.com/v2/support/ban/forum/1186
