Меня опять угостили кофе, Это автор загнанного лося номер 1, без апгрейда. Написала - ну а что, надо поучаствовать на равных) И прислала свой текст в качестве угощения.
День клонился к вечеру, когда в дверь как-то неуверенно постучали. - Иду-иду! – откликнулась Марфа. С сожалением отодвинула недопитую чашку чая, поднялась и пошла открывать. За дверью, на крылечке, переминалась девушка лет восемнадцати. - Здравствуйте, бабушка! – робея, тихо поздоровалась она. - Здравствуй! – Марфа внимательно осмотрела пришедшую – обычная девушка, чуть худощавая, с «по-городскому» постриженными волосами; одета в голубенький ситцевый сарафанчик и, по вечерней прохладе, легкую светлую кофточку. В руках девушка держала свернутый пакет. - Мне посоветовали к Вам обратиться… - Девушка прятала глаза и нервно теребила в руках сверток. - Да ты заходь, дочка, заходь! - Посторонилась Марфа, впуская позднюю гостью. – Нечего на пороге разговоры разговаривать. Проходи в горницу. Девушка вошла и потерянно остановилась посреди комнаты. - Как звать-то тебя? – поплотнее притворив дверь и накинув клямку, вошла следом хозяйка. - Поля… Полина, то есть. - Ну рассказывай, Полюшка, с чем пришла к старухе? Что за печаль приключилась? Девушка не знала куда деть руки со свертком и не поднимала глаз… - Бабушка Марфа… Мне сказали… - голос Полины подрагивал. Казалось, она вот-вот заплачет… - Да ты присядь, дочка, присядь… В ногах правды нет. – Марфа подвинула гостье старый, с гнутой спинкой, выкрашенный коричневой краской стул. – Узелок свой от сюда ложи, на комод. - Спасибо! – гостья присела на край стула и приналась теребить бахрому скатерти, застилавшей стол. - Вот и ладненько! - Хозяйка поощрительно улыбнулась. – Рассказывай, Поля, - что за беда у тебя? - Понимаете, Марфа Степановна… Мне посоветовали… Подруга… - Налюбилась? Нагуляла? – перебила ее Марфа. – Дитя вытравить хочешь? - Ой!.. Что вы?.. Нет! – Полина испуганно прижала руки к груди. – Нет-нет! Я по другому… - Ага. Парень бросил? К другой ушел?.. - Он… Не сам… Она!.. – девушка уткнулась лицом в наконец-то занятые ладони, ссутулилась, и плечи ее затряслись… - Ну-ну… Не реви. – Марфа морщинистой коричневой ладонью погладила плачущую гостью по голове. – Женаты? Девушка отрицательно замотала головой, продолжая всхлипывать. - Крещеная? Гостья закивала. – Ты брось мокрядь разводить… Ох, грехи-грехи… Ну, ин ладно… Горе не беда. Не убивайся так… - приговаривая, Марфа, задернула плотными шторами окна и затеплила лампадку под старой потемневшей иконой. - Окоротим мы твою разлучницу… Звать-то как? - О-о.. О-ольга-а… - протянула девушка. - Да не ее, дуреха! Не разлучницу! Ох ты, господи, царица небесная… - Марфа перекрестилась. – Парня твоего как зовут? - Юра… - Ю-юра!. - Недовольно скривилась Марфа. – Не Юра, а Георгий правильно… Не крещеный он у тебя? - Не знаю. - Да ты совсем, девка, дурная, иль как? – Старуха аж зашипела. - Спать - спишь с мужиком, а крест-то есть на нем али нет – не видишь, што ль?.. - Есть крестик. – Полина подняла наконец голову и утерла слезы. – Маленький. Серебрянный… - Ежли маленький и серебрянный – значит церковный, - удовлетворенно кивнула старуха. - Вернется любый твой… Знахарка поставила на стол глиняную миску и налила в нее из стеклянной трехлитровки воды. Затем зажгла тонкую церковную свечу и, крестя свечой миску, что-то быстро зашептала. Сквозь невнятную скороговорку слышалось только без конца повторяемое «раба божьего», «рабу божию», «рабе божьей»…
- Ну вот, девка, водичка тебе заговореная, - протянула Марфа девушке поллитровую банку с капроновой крышкой. – Водой этой парня напой. Худа ему не будет – вода свяченая, с крещенской иордани с молитвою взята. А наговор, что я положила – остуду на него к разлучнице наложит, охолонет он к сопернице твоей… - Ой, спасибо Вам, Марфа Степ… - Цыц! Торопыга!.. – Марфа прикрикнула, да еще и сухоньким кулачком по столу пристукнула. – Ишь, нетерпячка мокрохвостая… Девушка покорно замолкла. - Напоишь парня – пол-дела только сделаешь. А вторую половину потруднее сполнить будет. Охолонуть-то он к разлучнице, к Ольке-той, спаси ее господи, охолонет. Да тебе ж надо его обратно к себе поворотить. Он-то, Егорий твой, не только к ней остуду примет, а и совсем ни на какую не глянет год целый… Тут другой заговор надо. Запоминай, дочка, слова. Крепко запоминай. Нельзя напутать. Заговор древний, крепкий… Только сделать все правильно надо. – Голос знахарки звучал твердо, как стук сухих деревяшек. – Повторяй, девка: «Встану я, раба божия Аполинария, помолясь. Пойду, перекрестясь…» - Встану я, раба божия Аполинария… - послушно зашептала девушка…
Через пол-часа Марфа провожала посетительницу. У калитки придержала ее за руку и еще раз повторила: - Смотри, дочка, не спорти. Хитрой будь. Подстереги его в поле где ни то. Иль замани его куда… На речку иль в луга… Сама думай. Да гляди – проверь, чтоб спал он! Хмельным напой иль зелья сонного дай. А только чтоб непременно подале от народу. Чтоб на полверсты никого рядом не было. Заговор крепкий. Сила в словах тех большая. Ежель недалеко кто другой случится – парень, аль мужик, - беда выйти может… И сама намаешься и позору натерпишься. Семью порушить можешь чужую. Сама
думай. Да гляди – проверь, чтоб спал он! Хмельным напой иль зелья сонного дай. А только чтоб непременно подале от народу. Чтоб на полверсты никого рядом не было. Заговор крепкий. Сила в словах тех большая. Ежель недалеко кто другой случится – парень, аль мужик, - беда выйти может… И сама намаешься и позору натерпишься. Семью порушить можешь чужую. Сама разлучницей станешь. Крепкие то слова. Никто мужеской против тех слов не сдюжит… - Поняла я, бабушка. Все запомнила. - Ой, гляди, девка… - Старуха погрозила девушке пальцем. – Ну беги, дочка, а то запозднишься. Тут, почитай, с версту-то без малости до деревни будет, от заимки-от от моей. Боязно-то тебе будет лесом итти-то, как свечеряет. - Ничего, бабушка, я быстро. – Полина радостно улыбалась. Лишь слегка покрасневшие глаза да припухшие веки напоминали о пролитых недавно слезах. - Ну беги-беги.. Храни тебя господь. - Спасибо Вам, Марфа Степановна! Вот спасибо!.. До свиданья! Девушка заторопилась, было, но сделав три-четыре шага, вернулась: - Ой, Марфа Степановна, забыла совсем… А сколько раз заговор читать надо? Три? Семь? - Та што ты, девка? Ополоумела? Какой – семь? И раза хватит за глаза… - Я – чтоб покрепче было… Надежней! - Ну три прочти, раз уж не веришь старой… А только лишнее то будет – крепкий заговор. - До свиданья, бабушка! - Да ступай ты уже!..
Над лесной заимкой догорал августовский вечер. Тонко заныли в безветренной тиши комары. В быстро темнеющем небе заблестели первые, пока еще скупые, золотинки звезд. Марфа посмотрела на приблизившуюся с наступлением сумерек стену леса, поглотившую узкую стежку, по которой резво ушла Полина. Вздохнула. Закрыла калитку и задвинула засов, вставила пробой, запираясь на ночь… - До-обрый ве-ечер! – вежливо и неожиданно протянул кто-то за спиной. - Ой, ты ж, батюшки!!! – Старуха присела, испуганно оборачиваясь. Позади стоял Лось…
Он застенчиво переминался с ноги на ногу, вкрадчиво вглядываясь в глаза старой ведуньи. Бабушка недовольно оглядела безрогого гостя, подперла пышные бока руками и принялась отчитывать животное: - Петрович, ну ей-богу, но сколько ж можно-то? Ежели тебя побить, охламона, то может уразумеешь наконец: не ходи ко мне зверем! Небось опять через огород брел да повытоптал все? - Марфа, я это, забыл опять… Ну, как отрубило: как лосем обратиться – знаю, а как снова человеком стать – запамятовал. Лось стыдливо опустил голову и приготовился слушать гневные речи Степановны. - Сто лет в обед, а все туда же: галопом по лесам бегать. Зараза ты, Петрович, мочи нет терпеть баловство твое окаянное. Голова незваного гостя опустилась еще ниже, лось рассматривал свои копыта и терпеливо ждал, когда возмущение хозяйки сойдет на нет. - Тоже мне колдун, запамятовал он… Ладно. В последний раз учу, а огород проверю, так и знай. На дыбы встань да после того трижды ногами передними о землю ударь со словами: «Каким матушка меня родила, таким и обратиться мне ныне». - Марфушка, ты бы одеялко на меня набросила, а то я ж нагой совсем, неудобно… - Больно ты мне нужен, дабы я тебя, паразита, рассматривала, - сказала Степановна, набрасывая на старого ведуна плед. – Оборотень бестолковый.
Марфа отвернулась и заварила крепкий травяной чай. Бабушка уже представляла, как Петрович взахлеб рассказывает о нападении волчьей стаи, о том, как он мчался по лесу и какие диковинки встречал на своем пути. Вечер августа медленно превращался в теплую сентябрьскую ночь: любопытная луна заглядывала сквозь хлипкое окошко лесной избы, подслушивая волшебные истории двух старых друзей…
Что, опять он сел? Не психуй, милок, помогу тебе. Да, бывает так, что приходится заряжать прибор очень часто нам. А энергия как сквозь пальцы вся. Только способ есть сохранить ее, чтоб мобильный твой был всегда живым. Ну как кое-кто... Слышал ты о нём.
На рассвете ты выйди в полюшко. Если поля нет – то на крышу лезь. Но на ровную, не покатую, да с бортами чтоб. А то мало ли, ведь спросонья ты. Иль на холм взойди. В общем, чтоб восход стоя мог встречать.
Телефон возьми в руку левую. Чтобы к сердцу был чуть поближе он. Чтоб энергия вся, ну как речечка, протекла, милок, прямо сквозь тебя. Чтобы сделала она полный круг да усилилась бы мечтой твоей.
Подними теперь эту руку-то, где девайс зажат, выше к небушку. Да промолви ты слова нужные. И вложи в ту речь ты огонь весь свой. А слова тебе подскажу сейчас, ты записывай да на ус мотай.
«Ох, Светило, ты... силой яркое, подари ты мне самый сильный луч. И направь его на мобильный мой. Заряди его ты энергией. Да такою, чтоб не кончалась в жисть. Пусть фотоны все, как одна волна, оживят прибор, обновят его. Микросхемы там – чтоб как часики. Ну а глюки все - провалились чтоб. Солнце яркое, только добрым будь! Чтоб энергия и тепло твое – только в меру бы. Не поплавились там контакты чтоб, ну а пластик весь хранил форму бы. Пусть заряд этот сохраняется. Вечным будет он, как Вселенная. Телефон меня пускай радует, словно, Солнышко, в небе ты само».
Как слова эти скажешь ты, не спеши бежать, а еще постой. Дай энергии долететь с небес. Повторять слова те не надобно. Коль желание велико твое, то услышали все, кто должен был.
А потом, милок, уж домой ступай. И включай скорей ты мобильный в сеть – на зарядку ставь, да на долгую. Подходить к нему сутки ты не смей, а потом болтай – сколько хочется. Как разрядится, только полностью, повтори опять процедуру ту. Коль три раза ты это сделаешь, то мобильный твой будет вечно «вкл».
А сомнения ты свои отбрось, словно лось – рога, а хвост – ящерка. Этот заговор – он работает. Но поможет лишь, если веришь ты.
Сутки? Сутки — это очень много. Иной раз две жизни вмещают. У меня были такие сутки. Знаешь, мне тогда ночью приснился сон, а во вторую ночь — такой же, но с другой концовкой. И потом снился часто… Огромный шар в космосе, вокруг него — два поменьше; летят рядом. В первый раз что-то в этом порядке нарушилось. Не знаю, что, но во сне такое костями чувствуешь. Вдруг один шар сошел с орбиты, набрал скорость, а через пару мгновений его разнесло в клочья. Причем было так ужасно, что я моментально проснулся, и в таком состоянии, будто меня кипятком окатили. Чувствовал я себя погано — муторно до тошноты. И поначалу очухаться никак не мог, и понять не мог, с чего так хреново: не сивуху ведь употребляли. Всё эти планеты перед глазами мотались. Потом въехал, что плохо мне морально. Я же вчера ей послал документы разводные. Именно послал — подленько так, исподтишка, с адвокатом. И не просто с адвокатом, а с другом семьи. Правильно, пусть Павел отдувается, а мы, Николая Вторые, будем водку хлестать и поутру головой маяться. Только я врубился, почему мне тошно, как звонок. Настырный такой, злой. Ну, думаю, Пашка там вне себя. Сейчас я огребу от друга сердешного за такую подставу. Открываю… ой, божечки… она ворвалась, как бешеная, — космы рыжие дыбом, глазищи зеленым огнем горят, вся — гильотина прям какая-то. Того и гляди клацнет. Руками машет, как мельница донкихотовская. Что мне оставалось? Спасаться! Схватил за руки, за спину их завел, так она лягаться… прижал к себе, и… тут она иссякла, сползла по мне на пол, пару раз лбом в пол тюкнулась и завыла по-бабьи… Что мы делали днем, я не помню… кажется, ничего вообще. Хотя помню, как хихикали, вещички собирая по всему коридору. А полностью в себя пришел я ночью: сон разбудил — спутники эти… мирно так кружились — оба целые. Я во сне понял, что это наш Сатурн, а шаг влево, шаг вправо — в клочья. Просыпаюсь — она, конечно, руки и ноги на меня сложила. Тяжелая… я не мог понять, как эта ее тяжесть меня раздражать вдруг перестала; и не мог понять, с чего мне развод понадобился; и вообще ничего понять не мог — валялся счастливой тряпкой, счастьем этим придавленный… Это бес в ребро тогда ударил, да так, что дыхалку сбил. Стало мне казаться, что могу я все. И жизнь новую начать — запросто. Но вместо того чтобы свернуть горы, я почему-то решил свернуть себе шею… Психологи — народ умный. Одно плохо: когда какой-нибудь их кризис приходит в твой мозг, в твою душу, ты его не узнаёшь, а тупо идешь и сворачиваешь что придется: горы, шею… Планеты? Куда они денутся. Она — это мама твоя. Тогда-то, в коридоре, мы тебя и сделали, хотя и годы, и врачи говорили, что мы бездетными помрем. И хоть нет ее уже с нами, во сне спутники вертятся как положено.
Какие бывают дожди... часть перва,романтическая...:=) Говорят, что осенние, октябрьские дожди - тоскливые, занудные... Не стану спорить, - это дело вкуса... Лично мне осенние дожди очень нравятся. Я закрываю глаза и вспоминаю... На Передовом хребте, в начале Главного Кавказского горного массива, в урочище Унакоз, на опушке леса стоит моя старенькая палатка ... Конец октября... Вечер. Только-только что за едва видимый в туманной, мельчайшей взвеси октябрьского обложного дождя хребет Азиш-Тау печально скатилось, еле угадываемое сквозь тяжелые тучи, призрачное пятно солнца. Темнота еще не наступила, но в плачущем воздухе разлита грусть уходящего дня.. На мягких, кошачьих лапах, неслышимые за шелестом шепчущейся с дождем листвы, подкрались сумерки... В наступающих, крадучись, серых тенях вызывающе-ярким цветком горит, лопоча и пощелкивая, маленький костерок. Он обиженно шипит, если ему достается пригоршня водяной мороси... И тут же благодарно и радостно начинает трещать, когда я подбрасываю ему несколько поленец сухого орешника. Я сижу и молча разговариваю с костром. Я пересказываю ему невыговоренную жалобу умирающих листьев, роняющих крупные слезы дождя то ли от жалости к себе, то ли от зависти к нему, такому веселому, живому, теплому... Мы с костром укрыты легким тентом и дождь нам не страшен. Скорее, он нас сближает, так как мы нужны друг-другу; я ему - чтобы давать пищу, а он мне - чтобы ее приготовить... На куске доломитой скалы, угревшись боком у жара костра, тихо мурлычет мой старый, огонь и воду прошедший, путешествующий со мной 17 лет, помятый, поцарапанный и, даже, простреленный насквозь и вновь заклепанный, алюминиевый чайник. В нем заварены две пригоршни крупно-молотого кофе. Я обнимаю ладонями большую армейскую кружку с горячим кофе, щедро сдобренным армянским коньяком, и понемногу прихлебываю волшебный напиток, пахнущий горечью дыма, тревожным, экзотическим запахом южноамериканской ночи и знойной пылью Закавказского лета. Каждый глоток маленьким цунами прокатывается по языку, протуберанцем проникает в пищевод и крошечной сверхновой звездой взрывается внутри... В углях резко щелкают и лопаются жарящиеся каштаны... А дождь все поет и поет тихим, дробным речитативом свою сонную песню. Он рассказывает мне о грусти расставания с небом; о том, какой долгий путь он проделал от Северной Атлантики до Западного Кавказа; о том, что его впереди ждет новый долгий путь - сначала сквозь почву до скального массива под моими ногами, потом через карстовые полости в безымянный родник у пещеры, из которого я брал воду для кофе; дальше, неторопливым ручейком, по склону до реки Белой, затем в Кубань, потом в Азовское море... Он говорит, что ему придется переродиться в водяной пар над Азовом и северные ветры унесут его в далекую Африку, где передадут с рук на руки неспешным пассатам... И он снова вернется сюда, в декабре, но уже в виде мягкого снежного покрывала, когда я, как обычно перед Новым Годом, приду проведать свою вишню, посаженную у туристической тропы восемь лет назад... Неожиданно оказывается что все: и меня, и палатку с костром, и сам дождь незаметно для нас самих поглотила наступившая ночь... - Ну что ж, - говорю я дождю, - до встречи зимою! - Покойной ночи, приятель! - дробко отвечает он мне, протарахтев по тенту палатки. Я беру еще одну кружку, наливаю ее до половины кофе, плескаю из согревшейся у костра бутылки коньяку и ставлю кружку на крышку от котелка... затем выгребаю из углей звонко-горячие каштаны, пускающие сытный парок из лопнувшей скорлупы, и обсыпаю ими кружку со всех сторон. Вынимаю из заначки в рюкзаке плитку горького шоколада. И так, с кофе и каштанами в одной руке и шоколадом в другой - ныряю в палатку. Ровным, неярким светом горит диодный фонарик. В спальном мешке, в который я засунул пластиковую бутылку горячей воды, чтоы нагреть его, в полудреме, на границе сна и яви лежишь, свернувшись клубочком, подобрав под себя ноги, ты... я тихонько трогаю тебя за плечо и говорю: "Девочка, я принес тебе каштаны и кофе!"... Ты лениво потягиваешься и открываешь глаза... "Спасибо", - отвечаешь, выпрастывая из спальника руку, и берешь кружку. Ойкаешь и тихо смеешься... "Горячая" - говоришь ты. Я обнимаю тебя за плечи и, пока ты пьешь кофе, рассказываю тебе сказку о том, как грустный дождь прощался с осенним лесом.Ты, посмеиваясь, ешь печеные каштаны, и поругиваешь меня за то, что я налил в кофе слишком много коньяка... А потом я выключаю фонарик, забираюсь в спальник, обнимаю тебя и мы, угревшись, замираем, слушая как дождь выстукивает по палатке свою грусть, а на него, фыркая, недовольно бранится костер...
- Приезжай, покажу! Обмоем, я шампанского накупила! - Так машину, вроде, не обмывают, не принято... - А мы не машину, мы колесики обмоем! И коврики! - Ок, через полчаса буду.
Через полчаса, как и обещала, я была. Машинка – и впрямь красавишна: респектабельный такой паркетник, для адвоката самое то.
Посидели, шампанского попили, за жизнь поговорили… И приспичило хозяйке новенького «Рено» продемонстрировать мне достоинства своей железной лошадки.
- Ты че, - говорю, - куда в таком виде да по гололеду? До первого гаишника, или до первого столба! Не, я не поеду. - Да ладно тебе! Мы кружок-другой вокруг дома, и все!
Уговорила. Оделись, спустились, вышли из подъезда на январский морозец. Подошли к новенькой, нарядной, поблескивающей серебром машинке.
- Смотри, какие фары! А какие диски! А какой салон! А пахнет как! Красавица, правда? – Подруга трещала без остановки, задавая риторические вопросы и умудряясь тут же на них отвечать. Я только кивала – после изрядной порции шампанского разговаривать на морозе мне не хотелось.
- Чего стоишь? Садись, поехали! - Можно я сзади сяду? – Какое-то десятое чувство подсказывало мне, что вперед садиться не стоит. - Садись, куда хочешь!
Я обошла машину сзади, взялась за дверную ручку, неохотно потянула…
Новенький «Рено» резво тронулся, выскочил со двора и помчался по улицам города. Подруга продолжала взахлеб трещать о том, как долго она выбирала машинку, как выбивала скидку в автосалоне и как все это время на нее, всю такую импозантную, глазели мужики…
Замолчала, только когда увидела, что трещит в пустоту – я просто не успела сесть в машину, так и оставшись стоять на колючем морозе…
ПРИРУЧЕНИЕ ДИКИХ или БАБОСЫ и БАОБАБКИ! Деньги – зло! Эта фраза всем давно известна. Также как и всевозможные остроты и «остроты» по поводу денег и их отсутствия. Вряд ли есть необходимость их приводить здесь. Справедливости ради следует заметить, что и умных и серьезных мыслей по поводу денег также высказано немало. Я не претендую на остроумие, и уж тем паче – на знание законов экономики и финансов. Увольте меня как от первого, так и от второго. Здесь ни умных, ни острых, ни еще каких бы то ни было, мыслей не ищите. Их здесь нет. Здесь я хочу поведать вам лишь побасенку или, если угодно, сказку о деньгах и способах их добычи. Как справедливо замечено «деньги» и «время» – понятия зачастую взаимосвязанные. Не зря Великий комбинатор перевел «The time – the money» как «Время, которое у нас есть, это деньги, которых у нас нет». Несколько длиннее оригинала, но доходчиво. Правда, из этого силлогизма следует и пара-тройка других выводов, как то: «Деньги, которые у нас есть, это время, которое мы потратили на их добывание», «Нет времени – нет и денег», что, впрочем, вовсе не означает «Есть время – будут деньги» или «Есть деньги – будет время»… Более того – мне приходится зачастую встречать людей, имеющих и время и деньги, также, как и других, тех, у которых нет денег, ни времени. Причем последних – много чаще. Одного из них я вижу каждое утро в ванной, и честно говоря, мне эта небритая, заспанная физиономия в зеркале надоела своим безденежьем. Но речь пойдет не о грустной прозе жизни – эту историю вы сами можете рассказать кому угодно. Рецептов, как «быстро и легко срубить бабок» здесь вы тоже не найдете. Повторяю, речь пойдет о сказке. Деньги можно или добывать дикие, причем чаще всего браконьерскими методами, или культивировать искусственно. Тот или иной избранный вами способ определит, будут у вас БАБОСЫ или же БАОБАБКИ. Дикие деньги – это резвые и непокорные БАБОСЫ, радующие охотника превосходными трофеями – собой. Выращенные же, с тщанием и соблюдением массы правил и условностей, – это БАОБАБКИ, или как их еще для простоты называют БАБКИ (есть еще вариант «бабы», но я такой пошлости не люблю, да и деньгам эта фамильярность не по нраву, мол «бабу» можно нами купить, а нас ты на что купишь)? Представьте себе, что деньги – это такая порода зверушек, обладающая прямо таки харизматической энергетикой и притягательной силой (двойственного характера, о чем речь пойдет ниже). Причем я пытался этих зверушек скрещивать – Сотню с Полтинником, Пятихатку с Куском и в разных других комбинациях… Хренушки! То ли они стесняются, то ли не хотят размножаться в неволе. Хотя им были созданы самые благоприятные условия: укромность, темнота и тепло, отсутствие посторонних и даже полная тайна. Не получилось! Сколько я откладывал, столько и оставалось. Хоть бы раз какой-нибудь занюханный Чирик получился сверху. Так что этот способ даже не пробуйте. Есть люди, к которым деньги так и тянутся, так и липнут. Есть люди, которых деньги избегают, а даже если какие, по глупости или неосторожности, и попадают им в жадные загребущие лапы – немедленно стремятся их покинуть. Причем делают это весьма успешно. Ваш покорный слуга как раз из этих «оригиналов». Если уж речь зашла об оригиналах, то необходимо сказать и еще об одной категории людей: о тех, кто в простонародье известен как «шкуры» или «кугуты»… Сами себя они называют «бережливыми» и руководствуются принципами вроде: «копейка рубль бережёт», «алтын к алтыну, глядишь - полтина» и так далее. Это страшные люди! Это просто маньяки и садисты! Они совершают преступления, как против людей, от которых они прячут в загашник деньги, так и против денег, которые они запирают на долгие годы в душные банки, провонявшиеся чулки и прочие места, которые деньгам, (они мне сами говорили) очень не нравятся. Итак, сказка первая.
Публикация комментариев и создание новых тем на форуме Адвего для текущего аккаунта ограничено. Подробная информация и связь с администрацией: https://advego.com/v2/support/ban/forum/1186
