В маленьком уютном городке, утопающем в зелени, в самой что ни на есть заурядной семье жила девочка по имени Алиса. Она была настоящей егозой - бойкой, энергичной и совершенно не похожей на других девочек, которые предпочитают тихие игры с куклами. Алиса обожала бегать, прыгать, лазать по деревьям и играть в шумные подвижные игры с мальчишками из соседнего двора.
рыбки мельтешат за стеклом вольера в комнате не прибрано времени химера теплится в экране новости листая за окном летит птиц наземных стая под узором шин проседают камни а отслужат и где то клумбой станут спрячутся шипы стертые в дорогах в зимние холмы пленники сугробов ну а где то нож полоснет резину выпустит крыло шею клюв и спину поменяв полет скорости на небыль под окном замрет шины черный лебедь рыбок покормлю стекла в космос канут и утенком гадким навсегда останусь иглами систем недопитой водки у последних схем электропроводки
все что не успел проросло травою шлиман откопал ты засыпал трою
уже слетели сны воспоминаний в паленом воздухе заплатками кружа печальных листьев в призрачных одеждах когда то выдуманных слов для них обложками метафор и лежат на пепле грустного костра и снеге сад замер ждет зимы и время сползая стрелками с холодного луча секунды гонит по немытым окнам минуты растирая на клетчатке одежды пятна выводя от солнца мережи голых веток фона неба уже не ловят зеленью обняв шум проезжающих машин или моторов вкрапления в асфальт застывшего дождя на шинах унося и скорых нет строчек из фантазий и иллюзий а только хроника грунтовки монитора о том чего не стоит ждать
холодный город теплые слова сова над ухом временем и тенью кому не приходилось тосковать о тишине подернутой то вечер заблудившийся замкнет слова на стеклах медленных экранов то там внутри коротит раной обычное и нужное пройдет... нирвана своих не отпускает далеко
деревьев вертикальные шпагаты в тумане утреннем и мгле мне иногда так трудно подойти к порогу преодолевая чужую лень и мысли ловить звучание оборванности слов каких то голосов с дистанции сошедших крутившие винила колесо в овальной прорези растянутой из шествий прошений богу в фантиках молитв в необратимости коряг сгоревших спичек
мне хочется с тобою говорить и холодно молчать внутри и с остальными но тишина как клякса на душе и скатерть времени застирана до пятен безмолвие твое ведет по следу чужих стихов где иногда ищу твою несовершенную планету слова отдавшую холодному ключу утратившему прорезь от замка в падении кленовых вертолетов
сорю и подметаю в ночь слова а иногда так хочется о снах и про любовь а не про ветви с влагой пряжи снега белесой на просветах фонарей чем глуше тишина тем время злей болезненным желанием побега от окон проводниц дверей
была и не была и ангелом и стервой своим своя чужим чертополох они ругались он вплетал ей терни лучистым серебром седеющих волос
в одной из передышек коротких но глубоких вверху зажглась звезда живых дорог зимы она высокий свет как лампу выключала пока не погасила подарок его странный случайно навсегда
париж рандом тепла осенних разгуляев на берегу морском играя в слов следы он шел и наблюдал как выносили волны шипастый табор звезд и в каждой длился луч погашенной тогда
они остались там где двери вечно настежь у чувства и у слова экслибрисами ран ругаются опять тасуя лад и лихо упавшими в песок лучами звезд морских
"...в Индии давно поняли, что любовь и длительный союз - губительны. Давно, еще когда сжигали вдов. И потом, когда запретили браки по любви. Понимают это и собаки. Моя жизнь в искусстве далека от дороги гения, но я уже вляпался в искусство. Этот минотавр сегодня опаснее маньяков и откровенных абьюзеров. За меня уже все написали "..я не создан для блаженства". Целебат художнику нужен больше, чем вору в законе. Я уже давно зверь, не человек.", — он отправил письмо, вышел на кухню, прикурил от пьезы и открыл кран с холодной водой. Ее шум напоминал металлический скрежет дверных петель.
Айфон в руке стал нагреваться. Глаза судорожно бегали по строчкам. То слезясь, то моргая. Письмо было написано и отправлено три дня назад. Он никогда не писал на почту."Твоя дверь в космос была для меня неожиданной. Находкой. Где-то временным спасением. Брака не будет. Я не люблю детей и семейные гнезда. Мне нужна смена ритмов, а это значит, будут другие двери. Обрекать тебя на такой путь... Если хочешь, приходи попрощаться. И это будет последний раз. Если придешь, все это я скажу Тебе вслух. Мне хочется сказать это в глаза и увидеть, что я не ошибся, открывая Тебя тогда..."
Туман проявится не сразу. Постепенно. Его обещали назавтра в утреннем пуше прогноза погоды. А он пришел еще вечером со своими планами на ночь. Головка спички после чирканья отлетела и больно обожгла мизинец. Дым, смешиваясь с влагой, рисовал в ней незамысловатые руны: без смыслов, последовательностей и последствий. Как бывает с опустевшими словами уставшего от света человека, прячущегося в ночи от иллюзий дня. Климу нравилось это время расслабляющей необязательностью движений и раздумий. И даже воспоминания не ломились, а робко терлись у порога подсознания. Закон Луны любил разрушения. Так обиженный мастер ломает неподатливую заготовку, бывший жжет письма, а отвергнутый выбрасывает приготовленный букет или подарок в помойку. Чувствуя силу разрушений, Клим иногда поддавался их волне и освобождал свои несовершенные творения от планов и неумелого воплощения. Лепка была его хобби, не ставшая делом жизни. В мастерской, где он иногда проводил вечера и ночи, никогда не было яркого света, и часть работы глаз выполняли руки, чувствуя фактуру материала легкими касаниями ладони. Он даже иногда закрывал глаза, чтобы ощутить, а не увидеть тонкую грань, отделяющую придуманный образ от податливой неги белой глины.
Кирилл верил в свою звезду, но искал ее не на небе, а на земле. Когда-то, начитавшись эзотерической мути, он для себя решил, что небесные тела: звезды, черные дыры, кометы и метеориты, — всего лишь проекции земных людей, собранные пучками света реликтовых излучений через звуки флоры и фауны. Он увидел Анну в приемном покое травмпункта, когда привозил племянника с ушибленной рукой. Ничего не ёкнуло в сердце, но взгляд гипнотически тянулся к ней, как-будто старой знакомой, связь с которой когда-то случайно прервалась, но задержалась в памяти: неуловимым шармом медленного поворота головы, ухода от собеседника в свои глубины. Он в горячке стал перебирать варианты знакомства. Очередь двигалась быстро. Имитация обнулившегося счета и просьба позвонить, были банальны, но давали шанс. Набрав свой номер, он стал обладателем счастливого кода. Через три месяца общение в сети стало чем-то средним между необязательной болтовней и угасающей надеждой. Мысли Анны жили в другом сердце. И почти любая тема сводилась к цитатам или воспоминаниям о том, кто им владел: равнодушно и незаслуженно.
Анна работала костюмершей в местном театре и однажды познакомилась там с художником. Его пригласили оформлять "Двенадцатую ночь". А уже он познакомил ее, когда отмечали премьеру, с загадочным и закрытым Климом. Несколько сеансов моделью в его мастерской, обаяние молчаливой сосредоточенности стали приглашением и сном. Удачная работа, с которой на нее смотрела ее белоснежная копия, более контрастная и выразительная, чем она, сделали ее заложницей чувства, которое она не решалась назвать словами. Были минуты, когда ей казалось, что она существует только для того, чтобы не забывать: холод всегда рядом. Печоринский склад Клима будил в ней то материнство с гиперопекой, то ревность — после телефонных звонков, когда он улыбался, то злость на себя, как на банальную натурщицу, не способную стать темой. Однажды они поссорились из-за мифа о Галатее. Клим считал, что холод камня красивее и глубже подвижной дерзости женского образа. В ее понимании камень был обычным материалом: ступеньками, столешницами и бриллиантами. Когда она сердилась, по работе или из-за бытовых неурядиц, вспоминала свое белоснежное альтер эго и ей казалось, что скульптура становится похожей на Клима.
Роль друга-утешителя Кирилла не устраивала, и, подгоняя свою авантюристическую вожжу, он решил действовать. Ему казалось, что во всем виновата та первая встреча после премьеры, когда заряженный зрительскими эмоциями воздух, похож на грозовой, только стреляет не молниями, а внутренними разрядами. По пузырькам шампанского через теплые взгляды эйфории. Искусство и любовь — однояйцевые близнецы, и пребывая в театре, трудно не поддаться соблазну упасть в одну из этих качелей. То, что скульптор-любитель сваял образ Анны, Кирилл воспринял как магическое ритуальное действие по захвату его звезды в плен холодного равнодушия. Он вспоминал "Снежную королеву" и понимал, что в этой истории роли поменялись. Но он не был Гердой, скорее, троллем, и желание разбить чужое зеркало привязанности стало уже самоцелью. Не отбить звезду, а сломать ее плен хотелось ему. Через знакомых Кирилл пробил небольшое досье на идола Анны, узнав, что он сын одного из удачных приватизаторов области. Человек, который может не думать о насущном, а тусовать себя в личной эйфории событий. Иногда соперник публиковался в местной газете: очерками об истории городских улиц, брал интервью у вип-персон, освещал приезды знаменитостей, рассказывал о людях искусства.
Его стиль отличала легкая безукоризненность равнодушного ценителя, грамотного, но очень удаленного. И цель публикаций была явно не денежной, и даже не внутренней потребностью высказаться. Отстраненность стиля была похожа на механический ритуал посудомоечной машины, с результатом, но без эмоций. Машина Клима пару раз побывала в небольших авариях, требующих врачевания костоправа и покраски. Под вишневым скрывался изначально белый, который прожил недолго — два года. Из рассказов Анны Кирилл узнал об их поездках по городу, название кафе, где они однажды завтракали. Картинка складывалась медленно, но логика событий и детали все больше разжигали в Кирилле желание игры в "охоту на лис". Ему нравилось разгадывать чужие шаги, имеющие направление не дороги вдаль, а глубины вниз.
О будущей постановке Аня рассказала под Новый год. Подготовка и репетиционный период длился около (полугода). В первой декаде октября лермонтовский "Маскарад" после прогона перед комиссией должен был стать частью репертуара. Самое трудное в игре Кирилла было не торопиться и он решил приготовиться к премьере по-своему. В карманном блокноте появился список из трех ступеней:
1. Деньги. 2. Искусство. 3. Реальность.
Чтобы выпрыгнуть из штанов коллективного сознания, он выбрал купюру, по оттенкам напоминающую машину соперника. Муравьев-Апостолов с протянутой рукой навевал советскую тоску по Ильичу из коллекции провинциальных памятников. Первые два дня охотник форматировал восприятие изображения на банкноте в сознании так, что вскоре памятник рассыпался на несколько пазлов. Рефлекс, помнил он, формируется за сорок дней. На сорок первый день он пошел в магазин и влил в равнодушный банкомат уже свой формат денежного листа. Свобода от образа чужих денег проявлялась неожиданно: легким изменением вкуса привычного кофе, градиентным скольжением оттенков некоторых привычных глазу упаковок и зачастившими запахами йода и озона. На изменение остальных купюр не было времени, и он перешел ко второму пункту, погружаясь во вселенную лермонтовского гения.
Воспоминания, переписка, долгое и внимательное изучение живописи Лермонтова снесли школьный образ поэта легко и быстро. Теперь, читая его намоленные учениками поколений вещи из школьной программы, Кирилл видел совсем иные смыслы и интонации, иногда абсолютно противоположные тем, что видели в словах профессионалы семантических вскрытий. Он бы и рубрикатор его стихов поменял, вырвав гения из лап официозной макулатуры. Своими находками он иногда вскользь делился с Аней, и ему казалось, что после нескольких таких реплик она стала закрываться, отдаляться, становиться чужой. Приходилось пробиваться к ней через ссылки ее любимых "Ночных снайперов" и Елки. Они не раз выручали его.
К последнему этапу своей игры Кирилл выбил командировку в Санкт-Петербург. За месяц до нее, он познакомился с владельцем антикварного браслета из черного серебра через сетевую барахолку "Мешок". По словам продавца, побрякушке было более ста лет. Кирилл расплачивался за нее своими вишневыми деньгами.
Десятого октября премьера отмечалась роскошным застольем: местные меценаты не поскупились на подарки и угощения. По плану, браслет Ане нужно было подарить после второго бокала шампанского, надев собственноручно. Черное серебро на фоне фиолетового фитнес-трекера выглядело штампованной дешевкой. Аня, скрыв легкое разочарование, улыбнулась и сняла браслет. Положив его в карман, она дружески чмокнула Кирилла в щеку. Через полчаса он уехал с праздника, прихватив с собой помощницу по свету: угловатую рыжую дылду, судя по манерам и оттенкам рассказанных ей анекдотов, очень свободную в обращении даму.
После Нового года Аня пропала со всех аккаунтов, сотка не отвечала, а Кирилл не настаивал. Через три месяца он получил от Ани письмо, в котором она просила его никогда ей больше не звонить и не писать. Извинилась за долгое молчание. Дальше из ее сбивчивого рассказа он узнал о череде неприятностей. Клим, будучи после новогодней ночи еще не в себе, в мастерской случайно уронил ее скульптуру и разбил. Кирилл как-то спокойно улыбнулся, вспомнив иронию "мелких кусочков" из одной комедии, и продолжал читать дальше. Через неделю после случившегося Аня, поскользнувшись из-за гололеда, оказалась в реанимации. Сотрясение стерло память, как ластик ошибки. Особая методика, рекомендованная врачом-гомеопатом помогла не стать инвалидом. Выписавшись из больницы, она узнала, что мастерская Клима сгорела из-за коротнувших гирлянд.
Письмо было сбивчивым, как тени от свечи, меняющей флюгер огня под легким ветерком. Переход из спасителей в охотника Кирилл не осознавал, пытаясь вообще выйти за скобки этой истории. В нем как-то потух кураж, и хотелось чего-то стабильного и старого. Он нашел в онлайн кинотеатре "Утиную охоту". Сеанс просмотра стоил один рубль. Опустевшим взглядом смотрел он на когда-то любимого Олега Даля в образе Зилова. Чувств не было: ни злорадства, ни удовлетворения, ни страха. Никто не научил его, что помощь, оказанная без просьбы, бывает опаснее открытой мести. Да если бы и научил, он бы в это не поверил. За соседской стеной играла музыка, и если знать и любить ее, можно было понять едва различимые слова : "Киты не могут друг без друга — помолчим..."
Новая мастерская появилась на месте съехавшего жильца, освободившего несколько комнат на первом этаже. С аренды старой общаги, переделанной под апартаменты, когда Кирилл еще общался с отцом, он жил, не напрягаясь на поиски работы. Это были не очень большие деньги после всех расходов, но они позволяли оставаться тем, кем он себя принимал. Фронтальную стену мастерской разрисовал его друг. Копия удалась, дольше всего пришлось возиться с берлинской лазурью и голубым. Они, подсыхая, постоянно меняли оттенок. Разбитую скульптуру Кирилл сделал по памяти. У рук память живет в движениях, как тембр в голосе, волны пульса в запястье. Иллюзия, считать домом образа книги, картины или песни. Образ прожигается в сердце и там живет, иногда оставляя руны рубчиков. Ночь спрятала свет, утопая в комнате сумерек. В воздухе оседало очередное дымное кольцо, а со стены смотрел врубелевский Демон, уставший от чужих, поэтому, всегда одинокий.
избыток солнца прячется в деревьях то черной гнилью в плазму прорастая то выгоревшим хворостом упав координаторы морей и океанов из праха новый уровень слагают давая персонажам и героям словесности карт бланш и аттестат из охры бирок при рождении и смерти летящей датой рыжий номерок ложатся осени листами черной тверди живые образы людей из бывших строк письмо написано конверт судьбы заклеен но вечно кто то хочет надорвать пустую целостность свои зашорив двери ключами скважин и глазками в тихий лязг ползущей медленно холодной ленью змей
в норе кротовьей чистого листа весь кайф соитий снега и чернил приобретенье новой пустоты бумага так изысканно краснеет упав стихами на осенние костры пеняя дымом палачу воды молочной каплей открывающей начала
а помнят ли деревья листву опавшую впервые потом спустя десятилетия когда жим медленных колец пакует время изнутри или все это только дым костров осенних снегом припорошенных
слова растут из времени питаясь смыслами эмоцией людей и копят их страницы заполняя гомон площадей экранов мглу и моников забавы
там время скрыто но листвой под ветер оживает и падают страницы книг ненужных в такие же костры а слово слово остается прорастая в миры условных солнц и временных колодцев влюбленных в снегопады зим последнего неисполнимого желания билайновского гения рассыпанного в сотах вне эфирных волн забытого портала
молочная девочка и вороная ведьма одни на берегу у моря песок вбирая след не помнит что было до и станет с тем чей шаг волной накроет вскоре две правды сна на берегу жизнь мертвая и смерть живая и чайки горизонт клюют а море их не замечает ни девочку ни ведьму а может быть их нет для волн для влажной сыпи топкого песка и режиссер развел два плана между ними бросив прах и море девочка колдунья берег а чайки их слова
да недолюбливаю в закат за стынь луча вне горизонта под сенью липы за обилие тумана над гладью озера постылых миражей из прошлого используя любовь как план
но иногда в нетворческой тени в боке монисто на свободной шее понимаешь поэзия немыслимая женщина которую еще недолюбил
мелодии короткое тепло по нотам и аккордам забирает вчерашний день строки веретено и дома тень
в тарелке терем одежек без застежек жжет глаза выдавливая слез горчащий елей нож тупится о пленку и назад в мелодию сбегает не верю ножам идущим ровно под рукой в прожилках камня стихам прибитым пылью ложных елей украшенных гирляндой битых слов рассыпавших в снегу иголок рай украденный у детства берег
Вчерашние мои слова о Ленинке получили фактическое опровержение. Оказывается, и она поддалась греху сбора контента уровня кича. Иначе статью, посвященную поэме (текстовой подложке альбома "Горгогород" рэпера Oxxxymirona) назвать не могу. Стиль изложения напоминает отчет грузчика о выполнении логистических задач по соединению нескольких тем: евреев, Библии и эпизода из "Однажды в Америке" в наукообразную аналитику, засветившуюся в хранилище научной филологической мысли. Автор не только не обладает сколько-нибудь внятным профессиональным сленгом, но даже и на грамматическом уровне допускает огрехи, делающие анализ образцом стилистического провала и профанацией литературоведения.
Анализируя мотивы Библии, автор вскользь называет обложку альбома невербальной составляющей сквозных образов текста. Это место было самым потешным. Статья явно заказная. Как она могла пройти строгий контроль в таком уважаемом заведении, не знаю. Но она выглядит не лучше, чем тот китайский перевод о романе М.Булгакова "Мастер и Маргарита", о котором уже как-то писал.
Блокчейн, он ведь тоже должен выбираться осмотрительно, а не только как горячая экспрессивная тема. Такая аналитика выводит автора текстов за рамки науки. В таких репрезентациях себя, даже выдергивание белых ниток живульного стеба над словом не помогает. Даже триста винилов не спасут от лени погружения в этот поверхностный образ города неудавшегося Марка. Ладно, пошел спать. Еще одним гением стало меньше. Для меня, только для меня.
в руинах сказок ветреных лежат игрушки медвежат цветов снопы стокгольмского синдрома сидиром не разрешает мимо серебра ни длиться ни вздохнуть немые сентябри шкалу линеек разломали о колено в руинах подковерной чешуи седое неоплаченное время тогда еще войнушки без войны мужские игры проседи потерь пустых глазниц оконных амбразуры из файерволов томные аллеи горящих стен уверенности в дым который не расскажет о костре далекого и тихого селенья которому что мир что третий рим не повезло стать просто повторением став обреченностью колючих топографий заглавной буквой детонируя донаты игрушек плюшевых на паперти Игры* ______________________________ _____ *Игра - поселок
два года разговоров ни о чем и слово в проводах заиндевело за это время вырос дом и не один а осень прела мороженой листвой на снах земли о том что рассказать не хватит роли вы были первым снегом у зимы сливаясь в весен странные пароли корабликами медленных ручьев корзинками товарными из глины и снова снег и отчество ничье коротит прошлого разорванное имя миксуя сплин и би коварной челкой слетевшей неулыбчивым грачем ворованного ночью антрацита у дома где ни окон
но и пчел уже не обнаружить плитам играет ветер дрифтом беглой лани поземки облизавшей пыль дорог и зимина последнее желание забыто как на скованном причале уставший от пустыни ледокол
ночное окно в комнате ловит твое отражение смотришь на фонари сквозь себя где то за ширмой горизонта газует рассвет он выкатит свое колесо и образ в стекле исчезнет
дневной свет поплывет медовой патокой в комнату смешается с экранным рожая день солярисом киселя о чем молится богомол о доброй ли самке или единственном исключении в любви
телефон медленно режет воздух сотой выкормленной временем заказами еды купленными книгами подписками но все равно не успевает
богомолы окон едят отражения медленно незаметно каждый день я кормлю их стихами через окна экранов не требуя никаких исключений
овала стриженый квадрат газон зеленки пас мяча сегодня логика утрат под небом рубит не с плеча победу лайкает зенит а поле хаки объектив артист затравленно стоит и смотрит как летает пыль чужие бороздя миры теперь на каждом моем поле стоит освистанной би 2 но не ушедшая с игры нет не болею прячу сыр из мышеловок во дворах еще не бритой детворы привычно разрушая храм
твоим именем и правда назвали злую улицу обломанных стрел только ты теперь не ты а поэт лодку удочки раздали своим а из весел я пилю пистолет правый вальтером на полке лежит а из левого макаров пришел этот свет он и не так уж хорош если вспомнить кто тебя отключил но и там ты отрываться мастак и сегодня в тьмяный сон мой сбежал кофе точит слово тысячью жал тихий штаб мой поседевший чердак
набивается не только тату гости в комнате что шпроты пластом каждый раз когда очками протру клавиш символы за старым столом черный мрамор поит каменный дуб на моей стоянке пусто еще ты почаще приходи от вуду будем вместе обнулять старый счет в этой роли на себя не похож я иуда пригвожденный к кресту
вот и этот день прошел как будто не бывало там далеко у остановленных коней опали листья покрывалом
ты заглянул на огонек и стало больно из детства снова бьют свои в тетради школьной кресты на клетках расползлись сломав квадраты и не успеть за пеной дней в петле из рамы
срываю корки новостей лечусь молчанием ломать игру искать и ждать не надо
выползла ночь из луны холод в покатом окне с тысячью чьих то личин и монолог у свечи вьется случайный
путь обещает дары что я не видела здесь тайны? тот кто звезду потушил иначе скучает
жизнь где распорки портала с боли до неги
смерть где из вены фонтан просто обыденный шрам
тогу любви? приворот слова для казни или предательства грот почтами рифм несуразных время хочу запущу а надоест станет в стойло мира скупую пращу? мир не достоин пекло холодной войны? дна понедельник глину в гончарном кругу? прошлого меткие стрелы? близким своим приговор рай для врагов без отдачи все испытала оставь день полукровку другим там и мируйте
мой нимб крышка от старой кастрюли чайника медленный грай шаль на стреноженном стуле книга в затертых руках утренний хадж в магазины
веника нрав и углы ближе чем танцы игры и надоевшие тайны свечка погасла случайно
экран глотал ее слова и растворял в ночном тумане а где то в ванной капал кран питая слив чужой нирваны
с птичьего полета город как домиков процессорная плата травленная солнцем объектива из осады ветреной луны
цифры обезличив авеню над чужим величием проспектов тихо издеваются и пьют помесь из чужих архитектур классикой осунувшейся в ретро
ловкая подстава из игры оседает сединой и пеплом и закат съедают снегири а со сменой уличных штандартов пляшет с топонимикой вуду компас поменявший стрелок цвет и исчезают окна и огни домиков прирученных квадраты теплым паром печек в мыла пни думаешь гадая на мели
как же мы попали на телегу сэра мора томаса став тли кормом не пробившейся рассады
Публикация комментариев и создание новых тем на форуме Адвего для текущего аккаунта ограничено. Подробная информация и связь с администрацией: https://advego.com/v2/support/ban/forum/1186
