Бирючонок / #41 / mpnz

— Деда, ты обещал про Васятку! — жалобно протянула младшенькая, шмыгнув для верности носом.

— Поздно уж, бесёнок, — дед ласково потрепал ее по голове. — Бабушка и то ворчит, спи. Иду, Катерина Федоровна! Калитку только прикрою.

Накинув полушубок, он вышел во двор. Луна уже взошла, наст сверкал миллиардами лунных искр и хрустел под ногами.

I. За флажки

Озеро уходило в горизонт и слева, и справа, и только на том берегу чернела узкая волнистая полоска леса. Васятка привычно взял курс на ее правый край, мыс Голый, и быстро зашагал по крепкому насту. Самодельное рыбацкое корыто — две доски, обитые железным листом — бодро заскрипело следом.

Идти километров семь. Сети стоят поперек озера, перепуск метров восемьсот — промахнуться невозможно. Солнце наконец выкарабкалось из леса и принялось разливать скупое зимнее тепло по белой озёрной глади. Васятка улыбнулся ему и запел, сначала про себя, а потом в полный голос.

«Из-за елиии хлопочут двухстволки! Там охотники прячутся в тень... Компас опять забыл, вот раззява… Превррратившись! В живую мишенннь…»

Здесь можно не стесняясь драть горло, хотя на людях Васятка был обычно замкнут. Деревенские так его и прозвали — «бирючонок», но любили, а мужики даже уважали. Бесшабашный, в свои пятнадцать он уже давал фору взрослым рыбакам, бросая вызов то скверному осеннему ветру, норовящему перевернуть утлую лодчонку, то лютому зимнему холоду, вымораживающему кровь из жил.

Впереди зачернели флажки — Васяткины вешки, и вскоре он был на месте. Извлек из тайника инструменты, принялся за работу. Нескольких ударов пешни хватало, чтобы разбить тонкий лёд. Выудить ледяную крошку лопатой, снять сеть с крючка — и бегом к следующей проруби.

Первая сеть оказалась пуста, вторая тоже. Плохо дело! Домой без рыбы никак нельзя, зима и без того тяжелая. Незаметно подкрались тучи, пошел снег. Стиснув зубы, Васятка крушил лед, вычерпывал его и вытягивал очередную пустую сеть. На седьмой пешня соскочила с руки и неприятно скрежетнула о стальной крючок. Да чтоб тебя! Точить теперь.

Пешня у него особая: длинное, очень тяжелое острие выковано еще отцом из зиловского кардана, крепкая березовая рукоять отполирована сотнями тысяч касаний. Он придирчиво осмотрел лезвие — нестрашно, небольшой скол, вечером в избушке поправит — и заспешил к следующему флажку.

Снег усиливался, за белой кутерьмой потерялся даже тот берег. «Спокойно, не дёргайся! Будет ветер, выйдем». И верно, к вечеру непогода разгулялась, снег летел косо, показывая направление не хуже компаса. Васятка бросил в корыто скудный улов, аккуратно уложил пешню, подумал — и добавил топор. Постоял, запоминая ветер — «в правую щеку» — и уверенно зашагал.

Ему не впервой выходить в кромешном снегу. Поплутает, конечно, не без того. Ничего, в избушке ждёт печка и горячий чай. Ветра в наших краях обычно устойчивые… Но не в этот раз. Ветер швырнул снегом в левую щеку, затем в правую, словно издеваясь, закинул вихрь снежинок за шиворот и вдруг стих.

— Эй! — крикнул Васятка. Ветер не ответил. — Так не бывает! — но стена снега, вертикально скользившая с неба белым киселем, невозмутимо доказывала обратное.

«Без ветра снег скоро кончится, — лихорадочно соображал он, — а если нет?» Ждать холодно, идти глупо — без ориентира сгинешь в этом молоке. Вернуться к сетям? Там хоть попона есть. Скорее, пока следы не запали!

Он развернулся и побежал обратно, на ходу кляня погоду и себя за компас. Корыто оставляло заметные следы, но и они уже превращались в тонкие бороздки, терялись, растворяясь в снегу, и наконец пропали совсем. Васятка пробежал ещё немного, как вдруг снег под ногами разверзся и превратился в студёную мокрую кашу. Черт! В свою же прорубь!

Он зацепился за край руками и попытался рывком выскочить из воды, но не тут-то было! Скинул рукавицы и потихоньку, цепляясь пальцами за мерзлую крошку, сдирая в кровь ладони, вытянул себя на лёд. Одежда промокла насквозь, это плохо, чертовски плохо! Чёрта с два теперь посидишь под попоной — околеешь!

Он похлопал рукавицами по ногам, пытаясь сбить с них хоть немного воды, но тщетно. Подхватил корыто и быстрым шагом двинулся к чужому берегу — до него ближе. Выйти в лес, теперь уже все равно какой. Развести костер, отогреться, подождать, пока кончится непогода. А там или луна выведет, или зарево от деревенских фонарей, его и в пасмурную ночь видать.

Идти становилось все труднее. Снег хватал за ноги и за корыто, лез в глаза, прилипал к одежде, превращая ее в скрипящие ледяные доспехи. Иногда Васятка останавливался, давая себе пару секунд отдыха, и оглядывался на следы, неровно вьющиеся за ним. Чертыхался, забирал в сторону и снова шёл.

II. Не на равных

Он уже давно не видел ничего, кроме снега. Но вот стали попадаться редкие тростинки — предвестники берега, а вот и он сам навис над бирючонком черной громадиной леса.

Снегопад заметно поредел, небо светлело. Васятка посмотрел на белое размытое пятно на том месте, где должна быть луна, и засмеялся. «Где ж ты раньше была, подруга?» Вскоре он уже собирал хворост. Небо наполнилось звездами, луна заливала поляну белым светом — хоть газету читай. Усталость как рукой сняло, бирючонок только что не напевал от предвкушения костра.

Он почувствовал их спиной. Так явно, что вздрогнул от этого ощущения. Выпрямился во весь рост, обернулся. Не меньше восьми волков широкой дугой ползли по брюхо в снегу. Те, что в центре, казались более крупными и медлительными, а крайние — видать, молодняк — двигались быстрее и нетерпеливее, прыжками взлохмачивая белую пыль. Они окружали не спеша, словно знали, что жертва не убежит и не залезет на дерево. Не сводя глаз с волков, Васятка взял пешню. Говорят, они не нападают на людей. Говорят… но эта зима была тяжёлой.

Он ждал. Дышал глубоко и ровно, стараясь подавить стук в висках. Крутил в руках пеховье, ища хват поудобнее. Взглянул на луну: «Подсоби, родная…»

Они напали с двух сторон разом. Молодые волки — впереди, стремясь доказать стае свою резвость. Рраз! — Васятка широко махнул пешней, держась двумя руками за край пеховья — одного царапнуло по морде кончиком острия, другому удар пришелся плашмя в висок. Отскочил и снова рраз! — пешня встретила ещё одного остриём в брюхо.

Он едва успел дёрнуть ее на себя и перехватить ближе к лезвию, как стремительная серая масса навалилась всей своей тяжестью, в момент сбила с ног и подмяла под себя.

Двое или трое волков рвали полы обледеневшей фуфайки, остальные зло хватали за руки и ноги — Васятка крутился как уж на сковородке, закрывая одной рукой голову, а другой нанося короткие колющие удары, но те выходили слабыми и неточными. Острая боль пронзила ногу, он наугад швырнул туда пешню — послышался хрип, и захват ослаб.

Через «не могу» дотянувшись до корыта, Васятка нашарил рукой топор. Тот был тупее валенка, но орудовать им оказалось не в пример удобнее. Запретив себе думать о боли, он яростно молотил налево и направо — со всех сторон рычало, хрипело, взвизгивало — наконец, ухитрился встать… и оказался лицом к лицу с матерым волком.

Долю секунды человек и зверь смотрели друг на друга. Зверь был крупнее остальных и чуть отличался окраской: такой же темно-серый верх, но нижняя часть морды, широкая грудь, мощные ноги — кипенно-белые. Зверь широко оскалился и прыгнул. В то же мгновение человек кинулся навстречу, подхватив из снега пешню.

Яростными клещами впились в плечо челюсти, вырывая плоть. Острым стальным жалом ударила пешня, разрывая грудную клетку, ломая ребра. Хрустнуло, всхрипнуло, брызнуло пьяняще-горячим... навалилось, крепко обняло и увлекло вниз…

Три уцелевших волка пятились, прижимая головы к снегу. Маленький человек на их глазах становился большим. Он тяжело поднимался, мотаясь, как прибрежная тростинка, и наконец выпрямился над телом вожака, опершись руками на свое страшное оружие. С рук сочилась кровь, разбавляя черным и без того узорчатый снег — поди разбери теперь, где чья.

— Сожрали?! — хрипло проорал Васятка. Они повернулись и заковыляли прочь. — Собаки! Щенки! — адская боль пронзила тело, запеленила глаза, вырвалась из горла то ли хрипом, то ли воем. Он покачнулся и рухнул в снег.

III. Не так, как вчера

Что-то не так. Непривычно сухо и тепло. Он открыл глаза. Какая странная луна. Постой, это лампочка. А луна — та, что нависла над ним и вглядывается в лицо.

— Ой, он очнулся! — пискнула луна девчачьим голосом.

— Ты кто? — собравшись с силами, просипел Васятка.

— Катя, — смутилась девчушка и вдруг затараторила. — Максим Иванович сейчас придет! Ой, вы же не знаете, это доктор наш, такой молодец! Два дня от вас не отходит, как из лесу принесли. Мы уж и не надеялись, вы ж столько крови потеряли! Пить хотите? А за ногу не переживайте, все хорошо будет, и с рукой тоже. Какой вы герой! Пять волков!

— Четыре…

— Пять! — уверяла она.

— Четыре… двадцать восемь… мамке позвони… волнуется…

— Уже! Мы, как поняли, что вы с того берега, сразу председателю вашему позвонили, а он и сказал. А как бы мы группу крови узнали? Такая же, как у меня, представляете? Вас, кстати, Бим нашёл, ему спасибо скажите. Такой умничка! А знаете, почему его так зовут? У него одно ухо черн…

Сознание сжалилось над Васяткой и снова покинуло его.

***

— Здорово, Михалыч!

Дед чертыхнулся про себя. Сосед. Носит же нелёгкая.

— Привет, Сергей. Куда так поздно?

— Так это, не слышал? У Трофима волки овец порезали. Так мы это, наказывать, — и заговорщицки подмигнул. — Давай с нами!

— Что ты! — отмахнулся дед. — Толку-то от меня, старого. Справитесь поди.

— Верно тебя бирюком кличут, — оскалился сосед, обнажив кривые прокуренные зубы. — Ну бывай!

Дед постоял ещё немного у калитки. Посмотрел вверх, на размытое белое пятно, где только что была луна, и заскрипел к дому.

— Иду, Катерина Федоровна.

———

Бирючонок — от Бирюк — волк-одиночка. В переносном смысле — угрюмый человек.
Вешка — флажок, бирка или ветка, которыми рыбак обозначает свои сети.
Пешня — особый лом для прорубания льда. Стальное четырехгранное острие, насаженное на деревянную ручку (пеховье).
Попона — простое укрытие от снега и ветра из кольев и материи.