Море по колено / #52 / evening2020

Мы с Юлей тонули в тридцати метрах от берега. Было обидно, что ласковое тёплое море оказалось обманчивым. Но ещё обиднее – умирать в неполные двадцать два года. Мы зашли в воду по пояс, начали барахтаться и дурачиться, и пологое дно нас не смутило. Каспийское коварство: вода внезапно поднялась до подбородка. Такая вот прелюдия опасности, очередной шаг – и ты с трудом касаешься дна пальцами ног. Это не страшно, можно спокойно вернуться на мелководье.

И тут поднялся ветер. Он дул от берега в море. Сначала осторожно, примериваясь. Так дуют в полный стакан, чтобы не расплескать горячий чай. Но вот ветер встрепенулся и набрал силу саксофониста в пылу концерта. А потом и вовсе психанул, будто море покрыто горящими свечами на торте именинника.

Ветер погнал море, как отару овец. Он сметал с берега пену, похожую на стаю утонувших мотыльков. Волны мёртвых мотыльков напирали с упорством и силой. И чуть не опрокинули меня.

Юлька плескалась рядом, и я представлял её дочерью морского царя. Или племянницей. Плавать почти не умела, но купаться и барахтаться любила. Поддерживаемая мной, она с удовольствием резвилась и хихикала. Держать её за разные места было приятно. Поэтому до того момента, как понизилось дно, я сильно отвлекался. Но кризис обстоятельств разбудил инстинкты. Я отпустил Юльку и поплыл к берегу, за пять сильных взмахов достиг мелководья, где уже можно было стоять по грудь в воде. Я был уверен, что подруга с пыхтением кое-как гребёт за мной следом.

Оглянулся. Юлька исчезла.

***
Мы снимали комнатёнку в селе у берега – нелепую и тесную, но такую желанную! Чувствовали себя хозяевами мира, который обогатили эмоциями и шалостями. В нашем активе были три глупые ссоры, шесть бурных примирений, дюжина эффектных сцен из «Камасутры» и миллион поцелуев. Нам хотелось жадно выпить это волшебное лето, настрогать из него конфетти и переклевать по зернышку несметную гору секунд. И совершать это таинство как можно ближе к морю, возле которого перемешались в подлеске камыш, ежевика, ольха и кривые бунтующие сосны.

Мы шли по берегу, как пьяные боги, всесильные и великодушные. Приносили к морю одеяла, клубничное вино и тёплый лаваш. Пихая друг друга локтями, загадывали, что зыбкий сумрак раздвинется театральным занавесом и выпустит на пляж отряд благородных кентавров. Нас осыпали мохнатые васильковые звезды, настолько тяжёлые, что ноги по щиколотку погружались в доисторический песок. Древняя ночь, похожая на стадо мамонтов, опрокидывала нас на берег под сытое урчание Каспия.

Днём лежали на мелководье, будто драконы на грудах жемчуга, елозили животами по ванильному песку, слабые волны украшали нас локонами водорослей. Я прикасался губами к юлькиной шее и покусывал маленькие ушки. Мы любовались танцами стрекоз и лепили из песка гнома с ракушечной бородой и бутылочными глазами.

Солнце сияло, как софит на сцене в минуты триумфа. Горячий воздух был вкуснее утреннего бутерброда с сыром. Жёлтый, розовый, оранжевый берег блестел сокровищами. Побережье выглядело огромным свадебным залом, в котором гости перепились настолько, что уже лежали вповалку и голышом. И над всеми нами царила прозрачная синяя бездна, июльское небо, в котором торжественно пульсировала позолоченная медуза.

В тот день на берегу было малолюдно, и мы зашли в море, не понимая, не зная, что на пляж пикирует каспийский прибрежный ветер хазри – опасный, сердитый, холодный.

***
Юлькина голова вынырнула, словно луна в ночи – белая, безглазая, безгубая. Лицо не испуганное, но обиженное, недоумевающее. По фамилии Рыбакова, по гороскопу – Рыбы. А плавает на тройку с минусом.

Я рванулся к ней, и море охотно помогло. Унесло от берега на глубину. Оп! Схватил за руку, чуть не вывернул плечо, развернулся… черт! – берег уже отодвинулся. Ну-ка! Таща на буксире Юльку, колотил ногами по воде, сильно загребал правой рукой, крутя головой, падал щекой на волну, успевая вдохнуть… выдохнуть… вдохнуть… тьфу! Глотнул воду. Но… плывём. Очень медленно. Но плывём. Взмах. Сильнее. Сильнее! Взмах! Ногами молотил, рукой загребал. Юлька молодец. Помогала, пытаясь грести, словно собак отгоняла.

Плывём. Но уже… устал. Погрузился с головой. И чудо! Ступнями коснулся мягкого, как матрас, дна. Оттолкнулся, успел над водой вдохнуть. Опустился. Глубина метра два. Не критично. Если бы не течение. Если б не ветер!

Сильные брызги в лицо, опрокинутый дождь, стая горьких капель. Шалость стихии, пьяный восторг с ноткой тревоги, за которой размахивает лапами безысходность.

Я погружался в воду с головой, ловил ногами дно, сильно отталкивался и, загребая правой рукой, пытался удерживать на поверхности Юльку. Она не визжала, не вырывалась, не звала на помощь. Она боролась и тихо ойкала. Вот это женщина!

– Юль… – выплёвывал я в промежутке между погружениями: – …ля.

Время раздробилось в противостоянии морю и ветру: ю, вода, пена, прыжок, ля, взмах, ой, толчок, вниз, вверх, ю, вперёд!

Ветер стал холоднее, Юлька тяжелее, а вода совсем горькой.

Это моя добыча, шипело море и напирало, как тысячная толпа марафонцев.

Молодости свойственно безрассудство. Минимум жизненного опыта и благоразумия с лихвой восполняет пафосная удаль, поэтому я не чувствовал тревоги, страха, отчаяния. Юлька, как и всякая женщина, первой заподозрила смертельную опасность, но опоздала со своим здравомыслием…

Бац! Её пятка нечаянно прилетела мне в лоб. И что-то щёлкнуло в голове.

Утверждение, что перед смертью вся жизнь человека проносится рядом, оказалось правдивым лишь отчасти. В подсознании всплыли разрозненные фрагменты жизни, почему-то связанные только с водой. Я внезапно вспомнил все свои моря, озёра и реки.

Может, водоёмы обмениваются информацией? А людские тела служат этакими энергетическими конвертами для писем? Прыгнул в воду – и в твой организм проникли местные новости и сплетни, которые потом циркулируют с кровью по венам. Спустя месяц или год человек ныряет в другое море – и невзначай передаёт послание стихии. Сами того не сознавая, мы распространяем вести по морям и океанам. Одни люди при этом тонут, исчезая как носители информации, словно письма, брошенные в камин. Возможно, с ними вместе в небытие уходят секреты мирового океана. Другие остаются в живых, чтобы и в дальнейшем служить курьерами водных королевств. Эта странная мысль, родившаяся так некстати, придала мне сил.

Сошёл ли я с ума, пока боролся с течением? Наверное, пограничное помешательство имело место, потому что я чувствовал, что Каспий с голодным урчанием высасывает из меня приключения. Начал с Африки, когда мне было шесть лет.

…После сезона дождей, когда река Нигер распухает и поднимается, как тесто, в многочисленные притоки и запруды приплывают молодые крокодилы, вечно голодные и любопытные. Мои родители с друзьями из советского консульства в Мали удили рыбу на окраине деревни Куликоро. Местные жители уступили нам каменистую косу, упирающуюся в ржавый полузатонувший баркас, с которого удобно забрасывать снасти. Я копошился возле борта, а потом – бултых! Мама и тётя Зоя испуганно вскрикнули, у противоположного берега сильно плеснуло, и бурое бревно скользнуло по бурой воде. Дядя Гена выхватил откуда-то чёрный пистолет и стрелял над моей головой. Папа прыгнул с баркаса, чуть не утопив меня, больно схватил за ногу и поднял над озером, а я ревел от страха, полный уверенности, что дядя Гена сошёл с ума и стреляет в нас с папой. Если там и был крокодил, то он сбежал не от женского визга и грохота выстрелов, а от многоэтажного русского мата, малознакомого нигерийским крокодилам.

…Рижское взморье. Сияющее небо, ледяная вода под холодным солнцем, шероховатый берег, – к ним быстро привыкаешь, проникаясь очарованием балтийской безбрежности. Здесь я непонятно как потерял плавки в оплату за обнаруженный в комке водорослей кусочек красноватого, будто сердцевина грейпфрута, янтаря. Его пришлось долго шлифовать суконной тряпочкой.

…На Чёрном море я учился нырять, как полинезийцы, ладонями гладил беспечных медуз и рыбок-игл, и на пятиметровой глубине ухватил шоколадно-рыжего краба размером с десертное блюдце. А спустя пару дней утопил отличную маску для ныряния. Море взяло плату.

…Мещерская рыбалка лишила меня очков-макнамаров. Зато я наловил шикарных карпов.

…За пойманную чехонь Волга отняла безынерционную катушку с леской.

Африканское же озеро попробовало мою кровь. Я ободрал ногу, когда упал с баркаса.

И не только Африка. Меня везде что-то царапало, кололо, прищемляло. Острый крючок, заноза, весло, раковина, осколок стекла, листья рогоза пропитаны моей кровью – в разных регионах планеты водоёмы помнят её вкус.

Штормовое море изъяло из меня все эти картины, выжало подробности. И в ответ с настойчивым откровением поведало о скорченных трупах русалок, древней колесной дороге вглубь моря, подводных городах и пещерах, где обитали рыбоящеры. Информация захлестнула меня с головой и я, захлебываясь, отфыркиваясь, жадно глотая обрывки ветра, не мог понять – пропитывают ли меня вековые легенды или мозг подыхает от недостатка кислорода?

Во мне перемешались неживые голоса и мозаичные символы звуков, которые копошились в черепе, как вылупляющиеся цыплята. Но я шёл и шёл по мягкому дну, по сантиметру, по удару сердца, по трепету жилки на виске, забыв о кислороде, не чувствуя боли прокушенной губы, словно морское божество, опасающееся наступить на острый осколок ракушки.

Это была самая длинная дорога моей жизни. Путь по краю пропасти, на дне которой уютно раскинулся ковёр с вином и фруктами, нирвана, как ванна, в ней всё без обмана, и сладко и странно, и вечность туманна… Каспий с усмешкой наблюдал, как крохотный человечек пробирается сквозь джунгли ветра и волн. Может, пощадить дурака? Мол, пригодится ещё в роли курьера-письмоносца.

Да, нас пощадили. Я заплатил. И нам повезло. Поэтому мы с Юлькой, обнявшись и шатаясь, участники грёбаной пантомимы, все-таки вышли на райский берег, выплюнули остатки моря на райский песок, повалились, как манекены от швабры уборщицы, и прошептали… твою же мать!

А через полгода поженились.