Танёчек, вот тебе узелочек / #160

Когда садик не работал, Таню частенько приводили к бабе Вале, папиной маме. Тане здесь нравилось. Каждый раз, когда за родителями закрывалась дверь, бабуля хитро улыбалась и доставала из кармана передника чёрно-золотую Маску или бежевый с красным Батончик. Таня молниеносно разворачила фантик и засовывала конфету целиком в рот: а то вдруг мама, забыв что-то, ворвётся и вырвет лакомство прямо из рук. Бабушка проворно забирала обёртку и, посмеиваясь, ковыляла на кухню, внучка — за ней.

Половина обеденного стола здесь принадлежала разным баночкам, коробочкам и блюдечкам, а посередине стояла конфетница: стеклянная крышка с будто бы вырезанными цветами и пимпочкой-пирамидкой искажала припасенные сладости, создавая причудливый калейдоскоп. А пока бабушка грела суп в маленькой кастрюльке с длинной ручкой, можно было вдоволь поковырять клеенчатую скатерть, так кстати протёршуюся на краю стола. Таню обычно сажали на стул, застеленный красной салфеткой с вышитыми журавлями, а бабуля, примостившись на табуретке, улыбалась и приговаривала: “Кушай, кушай, золотко! Специально для тебя варила”.

После обеда Таня всегда просила почитать ей в зале. Баба Валя садилась в коричневое кресло с лоснящимися, как бока пони, подлокотниками, а внучка ложилась на живот по центру коврового орнамента и болтала ногами в такт бабушкиному напевному чтению. Вскоре старушка засыпала, а Таня принималась тихонько проверять свои секретики: паутинку около колёсика журнального столика, запыленную полочку серванта, где в прошлый раз пальцем нарисовала злую собаку, да закатившуюся за тумбу виноградинку (вдруг та уже превратилась в изюм).

На дневной сон укладывались тоже по-особенному, не так, как дома или в садике. Вместе ложились на кровать, и бабушка, притворно зевая, бормотала: “Засыпай, Танёчек, засыпай”. Девочка прижималась к мягкому боку, утыкалась носом в бабулин халат и пыталась по запаху угадать, что же будет на ужин.
— Блинчики?
— Нет.
— Вареники?
— Нет. Спи, Танёчек.
— Бабуль, я кушать хочу.
— Давай ещё чуточку полежим.
— Не могууу, все бочки отлежала, — жаловалась девочка, и баба Валя сдавалась.

Когда за Таней вихрем залетал кто-то из родителей, та хватала бабушкину руку и сосредоточенно разглаживала сморщенную кожу на тыльной стороне ладони. Под градом “пошли” и “опаздываем” это было самое важное дело. Баба Валя, казалось, одна это понимала. Она присаживалась в холле на низкую софу и говорила: “Танёчек, вот тебе узелочек”. Собрав щепоткой пальцы свободной руки, старушка сначала вязала невидимую ниточку у себя на груди, чуть пониже нательного крестика, а потом протягивала её до Тани.
— Будь здорова, девочка моя. Увидимся на следующей неделе.

А потом за руку с мамой или папой Таня бежала домой через надземный переход железнодорожной платформы, мимо рынка и двух детских площадок в тщательно вымытую и начищенную квартиру, где нельзя было уронить что-то на пол или оставить жить принесенного с улицы жука.

Вот только на свой пятый день рождения Таня вдруг обнаружила, что она не единственная, кому дают узелок на прощание. У них дома собралось много родственников, и были даже детки дяди Миши: годовалый Стёпа и четырёхлетка Марк. И вот бабушка, уходя, стала раздавать свои узелочки всем. Всем!

А потом Марк сказал:
— Ба, ты завяжи лучше на бантик, а то потом не развяжешь!
Взрослые аж до тошноты заулыбались, и даже Танин папа потрепал Марка по голове. Бабушка поцеловала этого гадкого мальчишку в лоб и ответила:
— А мне и не надо рязвязывать, меня все эти ниточки на земле держат. Крепко так держат, не оторвёшь.
Таня, до того просто наблюдавшая, подбежала ближе, толкнула Марка, ущипнула Стёпу и, лавируя между обалдевшими взрослыми, умчалась к себе в комнату.

От родителей, несмотря на день рождения, она получила жуткий нагоняй, папа даже хотел дать ремня, но бабуля остановила. Помирилась с внучкой и только потом ушла. Тане тогда нестерпимо хотелось, чтобы баба Валя осталась. Девочка придумала себе, как горит цветастый ковер и пыльный сервант в зале, как пламя перекидывается на занавески и тюль, как мерцают оранжевым баночки, блюдечки и конфетница, как пламя пляшет над газовой плитой и чернит кухонный потолок в бабушкиной квартире. И бабушка, спасаясь от пожара, переезжает к Тане. Утром девочка обрадовалась, что так и случилось, но потом поняла: это ей только приснилось.

Спустя время Таню перестали оставлять у Бабы Вали. Мама с папой говорили, что она лежит в больнице, а сами ходили хмурыми и шептались по углам странными словами: “рак”, “онкология”, “диагноз”.
— Бабушка умрёт, — однажды вдруг поняла Таня.
— Все мы когда-то умрём, — ответил папа.
— Но бабушка Валя скоро, да?
— Наверное. И нам от этого очень грустно.

Таня, казалось, и не грустила в этот момент, и не тосковала, но всё равно расплакалась. А потом бабушку Валю привезли к ним домой и положили в свободной комнате. Она выделялась на кровати пологим холмиком и чаще всего смотрела в потолок. Таня видела через приоткрытую дверь, как она периодически поджимает губы и хмурится, а ещё тихонько что-то напевает. Заходить к ней родители разрешали не часто, говоря, что та плохо себя чувствует.

В квартире стало по-особому пахнуть, как около кабинета медсестры. Запах этот шёл от бабушки и никак не выветривался, а расползался. Даже Танины игрушки стали пахнуть так же. А когда в квартиру бодро входили врачи скорой и привычно шли в дальнюю комнату, запах становился только острее и неприятно щекотал любопытный Танин нос, просунутый в щёлочку приоткрытой двери.

Обычно после прихода врачей Тане разрешалось зайти к бабушке. Старушка поворачивала голову и улыбалась слегка-слегка.
— Прости, Танёчек, нет у меня для тебя конфетки.
— Жалко, бабуль.
— Я попрошу папу и маму тебе купить, — бабушка чуть кивала стоящим за внучкиной спиной родителям.
— Спасибо, бабуль, — благодарила девочка, чувствуя настойчивый мамин взгляд в затылок.

Но иногда Таня пробиралась в комнату по секрету. Она тихонько садилась на корточки возле тумбочки и смотрела, как поднимается и опускается бабушкина грудь. Иногда девочка приносила маленького дельфинчика-факира и сажала его на вершину живого холмика. Однажды, когда баба Валя не спала, Таня спросила, отчего та стала сильно морщиться во сне.
— Больно мне, милок. Мне бы уж уйти и не мучаться.
— Ба, а ты не боишься умереть?
— Уже нет, Танёк. Пора мне, да всё бог не забирает.
— Почему не забирает?
— Не знаю, милая, видимо, что-то меня на земле держит.

Таня широко распахнула глаза, а потом, услышав шаги взрослых в коридоре, выбежала из бабушкиной комнаты. Тем же вечером девочка аккуратно, пока никто не видел, взяла с папиного стола ножницы с длинными лезвиями и, зажмурившись, отрезала ту самую ниточку, что так часто завязывала ей бабушка. Кончики ножниц, правда, чиркнули по нежному подбородку, потекла кровь, и Таня разрыдалась. Прибежавшим на крик родителям сказала, что случайно взяла ножницы.

Мама заклеила порез пластырем, посчитав, что швы накладывать не придется, и продолжила беспокоиться только о бабушке. Врачей стали вызывать и утром, и вечером, но лучше от этого не становилось.

А где-то через неделю приехал со своими детьми дядя Миша, сказал, что привез ещё внуков, пока не поздно. Тут-то Таня и поняла, в чем дело. На этот раз действовать надо было быстро. Пока родители развлекали племянников, она забежала в ванную комнату, подставила табуретку, забралась на стоявший у стены шкафчик и, встав на носочки, дотянулась кончиками пальцев до маминых маникюрных ножниц. Удержать их не смогла, и об кафель громко дзынькнуло. Но Тане повезло: никто ничего не услышал.

Девочка дождалась, пока родители уйдут с дядей Мишей на кухню, а Стёпа и Марк останутся в комнате. Она прыжком ворвалась в их игру и, пока они ничего не сообразили, быстро щёлкнула ножницами перед одним и вторым. Через мгновение в себя пришёл Марк и закричал так, будто его режут. Взрослые вдруг объявились на пороге и застыли. Таня быстро защёлкала на них ножницами, чтобы в этот раз уж наверняка обрезать всё. Первым опомнился папа — скрутил её в охапку и выволок из комнаты.

Дядя Миша похватал своих детей и, называя Таню то придурошной, то полоумной, сбежал. А потом были и пощечины от мамы, и ремень от папы, и тёмная комната без ночника. Таню давно уложили спать, но собственные всхлипы не давали ей заснуть. Успокоилась она, только когда выключили телевизор в зале, и в квартире стало совсем тихо. Девочка ещё немного полежала, изучая светлую полоску на потолке в самом уголке окна, а потом на цыпочках пошла к бабушке.

Казалось, что баба Валя ещё больше постарела. Морщинистая кожа на руках стала заскорузлой, а не мягкой, как раньше. Да и вообще бабушка стала похожа на Ягу. Нос и подбородок заострились, а щёки скукожились ещё больше. Таня тихонько тронула бабушку, и та дёрнулась, просыпаясь.
— Бабушка, я всех отрезала.
— О чём ты, Танёк?
— Всех внуков и детей твоих отрезала. Ты же сама говорила: “Узелочки держат”.
— Как? — старушка ещё не проснулась окончательно, но что-то начала понимать. Сын заходил перед сном и рассказал, за что так наказал дочку.
— Ножницами чик, и всё, — Таня двумя пальчиками показала, что сделала. — Но, бабуль, если ты ещё кому узелочки вязала, я уже помочь не смогу. Мне теперь ножницы вообще брать нельзя.
— Милая моя Танечка, иди ко мне, малыш. Дай я тебя поцелую на прощание.
— Только не привязывай, а то тебя бог забрать не сможет.
— Не буду, Танёчек.
Баба Валя тронула сухими губами лоб девочки, погладила маленькие гладкие ручки.
— Иди спи, Танёчек. Я к утру уйду.

Отправить донат автору