На маме Гарика Потера у меня вырубился комп и показал мне синюю смерть. В одиннадцатой винде она уже черная, говорят, наверное памяти Пинк Флойда и их "Обратной стороны Луны". Парад обид к концу года. Вот и маму Потера затравили трансгендеры. Только сегодня думал о многозначности "уже", и вот он сам материализовался. Пошел поискать причину скандала. Вот он, нагло каплочу, некогда цитировать вручную:
"Очередная волна критики в отношении Роулинг поднялась в 2020 году. Тогда писательница сделала репост статьи с заголовком: «Мнение: после COVID-19 нужно создать более справедливый мир для людей, которые менструируют». Писательница пошутила: «Люди, которые менструируют». Я почти уверена, что было какое-то слово для этих людей. Жунщины? Жинщуны? Жунщуны? (I’m sure there used to be a word for those people. Someone help me out. Wumben? Wimpund? Woomud?)» «Исчезновение [понятия] биологического пола лишает многих возможности осмысленно обсуждать свою жизнь», — заявляла она в ответ на критику." https:/* /www.rbc.ru/society/23/11/2021 /619cf0459a79472e9524bc2d
Обида так знакома, когда грядет бал, а тебя не ждут...Скоро предстоит праздновать юбилей выхода Саги на киноэкраны, а автора не пригласили, да еще и затравили за сексизм. Мне вот здесь другое интересно. На каком переводчике попробавали "искажать" искажение "Wumben? Wimpund? Woomud?". С какого перепуга английские "u" "i" и "oo" втиснуты не в кальку "вумбен", "вимпанд" (без "W" impaund (конфисковать) и "вумуд", а в деривативы нормальной русской словоформы "женщина".
Вставки получились как створки ставен в русских сказках или складень с тремя иконами, и в них наши "ужи", только зеркальные и такие же уны. "Жунщины? Жинщуны? Жунщуны?"
Это явление в лингивистике называется языковая рефракция, искажение чужого языка из-за особенностей артикуляции и привычек разговаривать на своем. Это очень неплохо используется в миграционных процессах "сол-фасол". Но человек, книги которого издаются миллионными тиражами, экранизируются, должен быть не просто чуток, но и очень осторожен из-за той свиты поклонников, которой обладает. Потому что, когда об этом говорит неграмотный мигрант, это одно, а когда автор книг - это уже политика. Сегодня.
Аналитика конкурсного рассказа "Бирючонок" #41, автора mpnz
Одиночество: этапы жизни и внутреннее ощущение
Идея рассказа "Бирючонок" связана с темой одиночества не только как появление и уход в мир и из мира людей, но и как фрейм внутреннего состояния героя. Лишь изредка и в пороговых ситуациях природа позволяет увидеть себя другим —настоящим. Мысль о том, что природное одиночество точнее и аутентичнее отражает естественное состояние человека в новелле рассматривается на нескольких уровнях. Они сообщают произведению многоплановость, охватывая решение проблемы с философской, социальной, событийной и психологической стороны. Раскрытие основной идеи происходит средствами композиции и художественных средств (образ главного героя, пейзажный психологический параллелизм, тропы, значимые детали, реминисценции, основные мотивы: холод, снег, страх, боль, опасность).
Событийный конфликт решен, психологический — спрятан...
Сюжет произведения связан с описанием одного дня подростка, который стал в его жизни встречей с опасностью и новым собой (смешение крови волка и человека, новые семья и дом). Композиционно рассказ построен в виде ретроспекции, где три части, разделенные графически и имеющие подзаголовки со смысловыми акцентами, обрамляют прошлое фрагментами из настоящего. Их можно назвать развязкой событийного плана (герой живет в семье, где у него есть семья из трех поколений и внучка, чем-то похожая на него). В центре повествования история двух пограничных экстремальных состояний героя, которые привели к его "перерождению", а может, к его верификации в том образе, который для него более идентичен (волк вождь), ставший частью его нового сознания.
Но если с событийной стороны сюжет разрешен, то этого не скажешь о плане философском и психологическом. Несмотря на наличие социальных связей (жена, соседи, внучка) герой по-прежнему остается непознанной вещью в себе "закрытой в плане личной территории" даже для близких. Об этом говорит его воспоминание, которое происходит только в проекции внутреннего мира, наедине с собой, во дворе своего дому при виде Луны. Отказ от участия в отстреле волков, предложенном соседями, говорит о том, что и в социальном плане, более широкого круга общения, которое идет после ступеньки "семья", герой не стал частью общества на правах равноправного его представителя. Желание держаться особняком можно расценить как осознание им себя "представителем иной стаи" или полный уход в подсознательный внутренний мир своей судьбы.
Реминисценции: религия, искусство — иллюзия соборности
Мотив одиночества в семье рождения прослеживается уже в самом начале, на уровне описания персонажа и его выхода на зимнюю рыбалку. Когда такое опасное путешествие возложено на пятнадцатилетнего подростка, озабоченного проблемой "накормить семью", это косвенно указывает на то, что он одинок перед проблемами, которые обычно решают взрослые. Этот выход в поле, где он ощущает себя и свободнее, и раскованнее, говорит о том, что интеграция в человеческое общество ему либо не дается, либо не нужна.
В моментах, когда повествование рассказчика сменяется голосом героя, это всегда происходит стихийно. Но поскольку рассказчик "вытаскивает" своего персонажа из своего внутреннего мира, то это не выглядит неестественно. В немногочисленных внутренних обращениях герой направляет свое внимание только к себе. Это одиночество отлично дополняется фоновыми деталями пейзажа — огромное холодное, застывшее снежное пространство, зима, одинокий лес, общение со стихиями природы как в языческой обрядовой поэзии, где обращение к ее силе зачастую были выходом из сложных внутриродовых отношений.
В тексте ступени одиночества с позиций семья, социум, поднимаются выше, на ментальный уровень идей: в религии и философии. Так, реминисценциями ассоциативного уровня, связанными с христианскими архетипами, можно назвать желание героя "накормить рыбой" своих близких в тяжелый год и ситуацию с прорубью, которую можно принять за неформальное крещение и инициацию с силами природы, а не конфессии. Фон событий, где все происходит в пороговых ситуациях на грани жизнь/смерть (прорубь и битва с волками) говорит о том, что уход от одиночества в религию, одна из иллюзий, которая рассыпается в момент реальных испытаний. И если вспомнить, что аналогом волков в овечьей шкуре были фарисеи, то эта отсылка еще раз акцентирует внимание на сознательной позиции главного героя, имеющего характер интроверта.
По касательной в рассказе проходит тема искусства. И она связана с реминисценцией повести Троепольского "Белый Бим Черное ухо". Такое упоминание в тексте служит своеобразной метой исторического временного промежутка, который условно можно оценить как конец 80-х лет прошлого столетия и период после миллениума, где герой уже рассказчик историй про Васятку.
Рассказчик и герой
Намеренная диссоциация между образом Васятки и героем двух современных вставок — дедом, говорит о том, что в тексте не ставится знак равенства между образом сочиненным и тем, кто является первоисточником в рассказах для девочки. Эта ситуация двойничества, полифонии встречается не однажды. Так мы говорили о повествователе и его переходе на внутренний образ "бирючонка", такое же несоответствие встречается в финале, когда раненного героя обнаружили и привезли в дом будущей жены, где он спорит о количестве убитых волков. В разнице между объективными "пятью" волками, о которых говорит девочка-луна Катерина — и "четырьмя", на которых указывает раненый Васятка, герой ассоциирует себя выжившего с тем пятым волком-вожаком.
Эта верификация с миром природы, где он только и может оставаться самим собой, где после карнавального "крещения" и "братания кровью с волками" он становится почти своим в волчьей стае, вызывая у ее выживших соплеменников чувство страха и превосходства, напоминающего им вожака, делает его на какое-то время неодиноким и нашедшим свою нишу в мире природы, совпадающую с данным ему прозвищем Бирюк — волк-одиночка. Необходимость социализации способна оживить в нем человека только при общении с ребенком, еще близким к природному уровню восприятия мира. Все остальное: как выбранная маска современника, вынудившая его играть роль человека по праву рождения. Психологическое одиночество героя не купируется ничем, и это позволяет сделать вывод, что обретение дома и семьи, такой же иллюзорный выход из него как и приход в религию — временная имитация растворенности в других.
Символика и аллегоричность природных образов в создании характера героя
Для фоновой окраски этого мотива использованы различные приемы. Цитатная и речевая характеристика Бирючонка отражают в нем самодостаточную, глубокую и замкнутую личность, с некоторой скидкой на необходимость принимать игру в жизнь. Значимые детали, которые аллегорически созвучны внутреннему миру персонажа — образ наста в обоих временных пластах. Первый раз эта деталь встречается в самом начале, когда герой выходит во двор закрыть калитку и видит мириады лунных искр. И это рассыпанное образное приветствие Луны, как будто собирает в нем картинку прошлого, и начинается его внутренний монолог и рассказ о детстве "бирючонка".
В этих воспоминаниях родители упоминаются вскользь, что не характерно для людей, выросших в тепличных условиях. Замкнутость подростка, решение им взрослых проблем, намекает на какую-то внутреннюю трагедию, приведшую к раннему взрослению. По некоторым эпизодам видно, что иногда, он как будто насильно удерживает в себе себя, не выходя за очерченный круг сдержанности в зону раскованности.
Став триггером и направив в пространство воспоминаний, деталь наста постепенно становится более масштабированным образом и занимает уже не место во дворе у калитки, а целое замерзшее озеро. Если вспомнить внешний вид наста, то он напоминает стеклянные осколки, лежащие под углом падения солнечного света. Его ноздреватость чем-то схожа с хлебным мякишем, а звук при движении напоминает хруст, на подсознательном уровне отражаясь эмоцией опасений. Этот хруст позднее герой услышит в борьбе с волками.
Еще одним почти действующим одухотворенным персонажем из мира холода можно назвать снег. Он в авторском исполнении имеет самые разные паттерны, связанные почти со всеми проявлениями жизни: он напоминает кашу, молоко, белую кутерьму, вихрь, белый кисель, сущность, хватающую за ноги, белую пыль. Из природных явлений еще ветер, Луна ("размытое пятно Луны" появляется дважды, оберег в бою с волками, луна лампочка, луна — лицо девочки) и Солнце появляются в эпизодах новеллы, как бы становясь проявителями "реального, без маски" персонажа. Общаясь с ними на уровне ведических религий ("Взглянул на луну: «Подсоби, родная…»), он уверенно чувствует себя продолжением этой линии жизни.
Образ волка в русской обрядовой поэзии, сказках и пословицах имеет весьма специфический вариант отображения, с одной стороны, это злой хищник, не ведающий преграды ни в чем, когда ему требуется отстоять свою территорию или спасти жизнь. С другой стороны, его трансцендентальная роль в междумирии яви и нави, как оборотня, животного, тотем которого способен собирать под свою шкуру всех, кто не может существовать в иллюзиях человеческого общества, делают его таким волшебным антагонистом придуманных институтов соборности на Земле — семьи, искусства, религии, государственности. В этой вилке символики волка и остался герой "Бирючонка", растворяя свое одиночество на воспоминания и общение со своим продолжением — вечностью в виде ребенка, ждущего рассказов о Васятке.
Оба разбора писались с "чистого листа" без использования материалов интернета в его фатальной отключке размером в целую страну. Сегодня такое уточнение важно.
опилок степ не бесконечен в степи деревьев мало но она листвой не лжет а лечит протяжным посвистом ветров а сопки сопки мягкой хвоей тепла рыжеющей сосны где камни устланы корой сбежавших молом древесин шиповник жжет и метит руки полозья ран росой кропя желтки лисичек млеют руки лаская нежной желтизной травы примятой оперенье полян полощет злой туман монист осин дрожанье геи и воздух разнотравий прян глотком вина дыханьем дыма щадящим ковроланом мха и пик монаха где могилой уснула бывшая страна за то что где то на привале забыли спичку погасить играя в ямбы карнавала в чужом поломанном пути
ты повторяешь а игра заточена под дрифт но не спеши в круги чужого сада живи как хочешь радуйся блажи а повторяй лишь иногда насилия не надо когда устану не на время навсегда как тысячи отчаявшихся здесь я просто лягу в белый контур сна и мы соединимся в фрейме вместе где месть с любовью седоватый дым навеянный кометой или диском рекреационным живая тень и старый пилигрим оставивший в следах дороги ноги
на шахматной доске пиар кодов напоминающей рассыпанные двери день черно бел обыденен и сов чужие сны из отражений не пребудут секундой вылетевший суздальский пунктир дорожную разметку не заметив поможет переходы перейти не растворяя след на красном ветре рисунок герберы на медленном холсте стекает матрицей невыпавших осадков и утро замирает словно степь нарушив праздника приземистый порядок осколки наледи на плоскости воды холодных брызг прерывистые звуки ты приходил и кажется забыл ключи на ветках прорастая небом в руки хрустальный дождь остудит и пройдет в порталы улиц и шлагбаумы гардин не возвращаются лишь те которых ждешь и умкой памяти катаются на льдине
больше пятнадцати лет фабула слов нараспашку мне все равно где писать в комменте в личном письме в дневнике записке подачкой сердце рисуя на запотевшем окне закрывая от времени строчку
в этом равенстве имя и боль кожа с рожи змеиной рогожкой облезает под плети йети слов убегая сороконожкой в дебри мыслей чужих разделивших себя на наличность стыдных писем и спрятанной лжи устаешь от чудес и приличий
на обочине дорожной пролежней свинцовый снег декаданс январской стужи обмороженных надежд руки греет деки танец в переборах серебра даже если злой останься или добрый навсегда там где выбиты водой камни словно мякиш наста пьеса струнной тишины бережет от слова взгляд роли ...маленькое счастье в карнавале февраля
казалось бы тайна тайн разгаданных первый и последний слепящий и матовый осевший грязный слежавшийся и притоптанный нарисованный и рассыпанный ночной и осенний снег и все про него знают что это волшебные теги пробелов а он все равно идет как на работу но когда я вижу его в окне оттуда где он не прекращался ни на минуту невидимо все меняется и янтарь пустотой прирастает отпуская доисторическую мушку на чей то прицел в dote песок это снег стекол и любовь моря ставшего ямой арала там твои корабли
день консортом придуманных слов знаки знакам друзья и враги деньги тоже всего плагиат и никто их формат не сменил идентичны как позы сурка равиоли кутюр пельменей в их привычной до судорог роли скучает пушкин или топит взгляд обруганный за низость дирижер кино сгоревшего в углях веселых майнеров и верных жен
выгорая у свечи экрана я хоть знаю о том что пляшу под чужую уставшую дудку белый шум из хрустальных дождей ты то помнишь об этом злой друг обмакнув в сны сметаны вареник
"Новости В американском штате Нью-Джерси умер сурок по имени Мел, предсказывающий наступление весны. Об этом сообщается в фейсбуке в группе Клуба сурка из Миллтауна.
Сурок умер 31 января. 2 февраля в США отмечается «День сурка». Взято из "Дождя".
события падают в карты не наоборот достаточной тонкой детали пустой незначительной мелочи и кельтский крест из прошлого не совпадет а направит лешего времени вспять покорять предсказанность двойка мечей или девятка по новому вини масть горя и слез книг без обычных слов они стоят не на полках искрят на поворотах где широкополосность становится тонкой линией черной гуаши кисточки японской по шелку ткани вобравшей цусиму и порт артур без слов гаснут фонарики на воде и плывут дальше сказки безумий сильнее переменных уравнений нельзя просчитать талант
кто то отсидится в деньгах кто то обрастет литературой и переползет в квантовый скачок словом и металлом
к богадельне и хоспису не привяжешься так и к общаге коммуне артели кибуце стены бы ждали если умели а так зачем все это обманки уюта кружева недогоревший ком газеты в костре осеннем не честнее ли обвалить стены самому
пологий как скат нервный привал степи бескрайнее нечто погибнуть или спастись млечно
там далеко и давно где снег еще падал не шел ты украл у меня елочку из обрезков латуни еще пепел берлинской стены не опал как автограф рейхстага и казалось вот там за бугром настоящая жизнь а здесь продолжение гулага хорошо что украл там теперь свет настольной диодов без лампы снята или совсем снесена дверь занавески и той не осталось только тени твоих ночников берегущие стены
словарная статья окоп сознаний вписаться в масть обычных орфограмм пропасть в артикуляции колодце и смыслы опытом постельным полоскать а поводок лексем невидимо но строго ведет к молчанью ноги ходока и кажется приемлемое строгим а вечное разгулом кабака янтарь и канифоль одни и те же слезы пробитых сосен в новогодний день как хороши не освежеванные розы стихотворений в позе и святая лень обломова когда устанешь грязь месить как тесто минуты складывать булыжниками риса и тесный мир сожмется изнутри не дав дыханию словами говорить припомнишь рильке слов его каркас о том что смерть не хуже жизни и чей то дрифт летящий на тебя расценишь как удачный шанс в сравнении с травой в сетях систем и уток киснуть
робкий взгляд от испуганного отличит только видевший так и слово висящее в пустоте не почувствовать вне снов хайвея сюжета шума горных течений рек по дерзким порогам на подставе войны
не коснусь не увижу не встречу тихий голос в сомнения вшит о тебе не касаясь души разреши иногда ночью думать
картина у меня перед глазами и вряд ли кто поймет как в рыжих каплях застывших на мелованной бумаге кораблик карандашного наброска по времени из прошлого сарказма по венам небом вспоротым когда то течет кругами кафеля утюжась до квадратов...
китайский шелк на бежевом тумане холодных сепий след на ветке птица рядом опущена страховка паутины внизу хозяин ткет канат к земле по взгляду птицы подбирается сомнение что нечто есть реальнее чем свет иллюзия обманчивого танца фотонов неродившихся людей сминая мякиш в кучку пластилиновую из этой пасты и сгоревших спичек собрался человечка образ хоть что то вечное на пять минут пока волна покой к чертям не схлынет и с этим хлебом и с такими же словами а память тянет баржу выгоревших чувств к китайскому расписанному шелку
так бог подглядывает в щелку на исповеди пробуя на вкус грехи по ним как по ступенькам поднимаясь ввысь
ты уехал внезапно надолго в страну где не кормят волка ни мохнатые лапы добытчика ни хоралы голодной родни при луне привези мне полынной сигары дым в котором корма корабля что однажды тонул на арале загляни на остуженный чай в дом сантехника что приходил мне вернуть капли моря шарф зеленый на пол уронив за полозья у лучезапястья где очередь предательств растворила под тильдами швов четверговую соль
и столько лет ты пролежала рядом на камне камень на траве не снег стучалась в двери в окна берегом событий и исчезала медленно в тепле мосфильмовских обманов там где то маугли подросшая живет пускай останется столичным аватаром твоих пустот живых твоих пустот нагаданных когда то в таро синдром детройта он не так уж плох бродить средь улиц гулких и пустых смотреть как снег отняв воды картинки рисует белым призрачный рассвет
на память о тебе и руки белые сначала из за мела а после от мороза вернутся даже если поздно седых проспектов злые фонари так возвращаются и мнутся у двери когда не ждут твоя она из мраморной пыли
курьеры стекол лобовых тебя катают целый день из отражений собирая роли деревьев прошлых слов букинистического рая там на семнадцатой странице чернильный грааль подпольных компиляций искусства в страсть и наоборот аплодисменты шагом на асфальте воруют ноги а призракам они и не нужны лови подрамник праги вплетая в бой тарелок арбатский шум карандаша в морях мелованной бумаги меня не рисовали там...
Публикация комментариев и создание новых тем на форуме Адвего для текущего аккаунта ограничено. Подробная информация и связь с администрацией: https://advego.com/v2/support/ban/forum/1186
