Теревенька или солнечная дорога / #83 / Fndriana

В полутемном кафе разговаривали двое.
– Не может быть, – вполголоса говорил мужчина средних лет, – ну, там кого-то из наших кровей, известного в своем узком кругу, ну, пусть даже широко известного…
Он понизил голос:
– Но, чтобы самого Рафаэля, это немыслимо, неправдоподобно. Откуда здесь взяться портрету кисти такого гиганта?
– Это даже не портрет, а так, набросок, эскиз, – отозвался мужчина старшего возраста, поглаживая бородку, – только по рассказам очевидцев дух захватывает при взгляде на него. Силуэт молодой женщины написан тончайшим масляным слоем, сродни пастели или акварельным мазкам. За его воздушностью и незавершенностью скрываются следы редкой красоты и необычности женского лица. Красавица словно парит в лучах заходящего солнца. Такая себе игра воображения – молодость и закат, вызывающая нереальность созерцаемого и ощущение буквально струящейся по ее телу душевной боли. Сейчас бы сравнили это зрелище с голограммой, а тогда это было, наверное, как видение, как пророчество, как знамение чего-то прекрасного, загадочного и неземного.
– Среди знатоков и коллекционеров я не слышал, не слышал ничего подобного, снова повторяю, что не верю ни капельки в эту байку, – настаивал первый собеседник.
С этими словами мужчины встали и ушли, оставив за собой шлейф таинственности и недосказанности.

Сидевший за ближайшим столиком молодой человек мог бы соперничать в эти минуты с лучшими восковыми фигурами музея мадам Тюссо, так он боялся пропустить или забыть хотя бы одно слово из только что промелькнувшей перед ним театральной миниатюры под названием: «Может ли фонтан желаний превратиться в водопад надежды и мечты?». Возможно это его, журналиста местной газеты, шанс приблизиться к заветной цели, прочерченной еще на лекциях профессоров и доцентов в старинных стенах альма-матер.

Искать приключений среди знатоков изобразительного искусства не было смысла. Там царила особая атмосфера неприкрытой или завуалированной зависти, злобы, хитрости, вражды и еще разной смеси местных «диалектов» и правил, и в ней, скорее всего, можно было все потерять, чем что-то найти. О загадочном полотне молодой человек мог думать больше двадцати четырех часов в сутки, воображение будоражило непревзойденное, почти мистическое мастерство художника. В слухи о Рафаэле он тоже не верил, но в существовании непризнанного гения был до фанатизма убежден. К реальным событиям парня возвращала мама. Сын Иван был главным смыслом и счастьем ее жизни. Сейчас, оставив матери записку, что уезжает в командировку по дальним районам, Иван мчался к автовокзалу. Хотелось верить, что сокровища скрываются в самых непредсказуемых местах.

Погода стояла не по-осеннему теплая. Дел было много, тем более, что вел их Иван и по заданию редакции и по зову сердца, перезнакомившись с массой народа, посетив все местные музеи и барахолки, выпив не одну рюмку водки, хотя к этой стороне жизни был весьма равнодушен, но чего не сделаешь ради откровенной беседы. Вчера, общаясь с фермерами, он вдруг уловил знакомые нотки звучавшей в нем песни. Речь шла о местном жителе, чудаке и отшельнике, сказочнике и собирателе всякой старины.

– На днях выменял на свой велосипед редкую самопрялку с дарственной надписью какой-то известной в былые времена барышне. Прялка покрыта дивной резьбой и имеет кучу приспособлений, улучшающих работу пряхи, – говорил полный мужчина.
– В доме уже складывать все это некуда, скоро спать будет стоя, – подхватил улыбчивый фермер.
– А как зовут этого чудака? – взволновался Иван.
– Кличут все: «Теревенька», да «Теревенька». Сам себя так назвал, мол, поболтать временами люблю – потеревенить (украинское). Языки славянские изучает, песни, былины, притчи и рассказывает все это так красочно, колоритно, с присказками, с прибаутками. Заслушаешься! За это мастерство местные часто отдают Теревеньке старинные вещи с дорогою душою.
– Только вы не думайте, уважаемый работник газеты, – добавил третий собеседник, – что мужичок этот так прост и распахнут навстречу всем окружающим. Вовсе нет. Пока льется его сказ, он весь светится, излучает тепло, а поставит последнюю точку, застегнет свой сюртучок на все пуговки и как улитка скроется в своем домике. Кто он на самом деле, откуда прибили его волны житейского моря к нашим тихим берегам, никто не знает. Зачем ему, сторожу поселковой школы, все эти старинные находки, никто не спрашивает.
– А есть в его подполе, люди видели, редкие экземпляры, наверное, и дорогие… – встревает в разговор маленький старичок.
– Да кто же их показывал людям! – хором возражают фермеры.
– Скрытный он очень, а народ дорисовывает, привирает так, чуть ли не Лувр с Эрмитажем у чудака отшельника в покосившемся доме располагаются, смех, да и только.
– Смех смехом, да дыма без огня не бывает, дыма он много вокруг себя напускает и прячется за этой пеленой от окружающей жизни. Знать есть у него в душе или в доме то, что скрывать от чужого глаза полагается.
– Где этого Теревеньку разыскать можно? – все больше волновался Иван.
– Найти-то не сложно, – отвечал полный мужчина. – Маршруткой минут тридцать, да пешком четверть часа – вот и его калитка. Только к дому ты и не суйся, все равно даже во двор не пустит. Надо ехать к вечеру, он как раз на работу топает, а перед тем, как приступить к обходу территории, сядет на лавочку лицом к закату солнца и любуется минут десять. Завсегда так, сколько его здесь знают. Лицо при этом становится светлым и счастливым, словно он в это время витает на другой планете или парит над землей вместе с птицами.
– А сюртучок-то на пуговки застегнут, что он думает в это время, кого вспоминает, неведомо. Пытались наглецы, слушая его дивные истории, перевести разговор в личное русло, но получали отпор молниеносным взглядом, обращая отшельника иногда в бегство с поля душевного общения.

Иван в тот же день проехал минут тридцать по старому асфальту, вышел среди темнеющих полей и пошел по бездорожью между пожелтевших и словно кружевных шелковичных деревьев. Солнце приближалось к закату, светило Ивану прямо в глаза сквозь золото порхающих под ветром листов, и он подумал, что незнакомый ему человек сейчас тоже смотрит на этот оранжевый диск в обрамлении небесной паутины и слегка грустного осеннего пейзажа. Ноги шли скоро, солнечная дорога окрыляла, ведя в поселок или в новую жизнь, к новым ощущениям и переживаниям.

Вот и школьный двор. Встретились, обменялись несколькими фразами. Да, внешность невзрачная, только руки с длинными пальцами, да глаза серого глубокого оттенка, реагирующие на все происходящее с молниеносной, но еле уловимой изменчивостью, выделялись, словно жили самостоятельно от остального тела. Возраст неопределенный, но значительно старше нашего героя. Да, Теревенька понимает, что газету может интересовать его коллекция и его странная личность при ней, но не желает становиться добычей чьих-то интересов.

– Разве Вы первый пытаетесь заглянуть в окно моего душевного храма? Там очарование творений рук человеческих, там музыка ушедших столетий, пусть радуют они только меня.

Так бы и уехал наш герой ни с чем, если бы не вмешалась в происходящее его, наверное, судьба и не решила вечером разразиться невиданным для этих мест ненастьем. Дождь и ветер нещадно рвали нежную желтизну, вишневую праздничность осеннего убранства улочек и садов, превращая дороги в реки, а дворы в озера. Теревенька тоже забеспокоился, ведь его двор находился под пригорком, а фундамент у дома был низким и покосившимся. Беспокойство за скарбы в доме или всколыхнувшиеся ценности человеческой души заставили отшельника приютить промокшего путника и воспользоваться его помощью по спасению дорогих сердцу вещей.

Ночь была на исходе, попивая обжигающий чай, они смотрели друг другу в глаза. Серые, глубокие и зеленые, искрящиеся - в них жизнь каждого мужчины… Нормальная семья, любящие родители, родное гнездо, свет далекой мечты из мира искусства, разрушенные в одночасье ядом на дне стакана. Сбежал, как казалось, навстречу той высокой мечте, бросил безжалостно мать, чтобы вернуться знаменитым и обеспеченным. Только запутался в стежках дорожках, имел возможность в дальних краях думать долго, а из даров природы создавать маленькие шедевры. Вернуться в родные места не смог, там была уже другая семья, со своими радостями и печалями. Грубый и неотесанный, как вывороченное с корнем осиновое дерево, он не мог себе позволить сунуться в чей-то светлый мир молодых берез и рябин. Высокую мечту заменили творения тех, кто этой мечты достиг, только вот самолюбие спать по ночам не давало.

– Я хотел потешить это самолюбие чем-то необычным и восхитительным.
– Вы нашли ее? Простите за дерзость, это тайна, а может смысл всей Вашей жизни?

Иван уважал выстраданные чувства этого человека, личные амбиции отступили далеко на второй план, но любопытство, двигатель человеческого прогресса, заставляло его задавать подобные вопросы. Теревенька слабо улыбнулся, вышел в другую комнату и вернулся с полотном в руках. Оно было величиной с два школьных альбома. Тончайший масляный слой дарил взору трепетную прелесть молодого лица, тело женщины словно парило в лучах заходящего солнца, казалось, вздрагивали ее ресницы, бился пульс на запястье, блестели влагой глаза, а грудь дышала под невесомостью ткани. Молодость и закат пылали любовью и грустью, символизируя единство и борьбу противоположностей неизведанных глубин нашего мира и наших душ.

Восхищению и удивлению не было предела, у Ивана таки перехватило дыхание. Женский образ был несказанно лучше всех его описаний, но сразили Ивана необычность черт молодого лица и до боли знакомый и теплый взгляд серо-зеленых глаз. В уголке полотна еле заметной была подпись «Терентий» и дата пятилетней давности.

– Она постарела, а смотреть любит на восходящее солнце. – Говорил Иван, отступая в темноту комнаты, чтобы скрыть свою растерянность. – Знаю, стоит сейчас у открытого окна и ждет…, да, ждет.