Последняя глава / #28 / 121Amant

Жестяная банка, громыхая, покатилась по грязному изломанному кафелю и скрылась под перекошенным металлическим стеллажом. В этом магазинчике тоже было пусто. Всё, что можно было унести, давно унесли. Чистюля выругался и со злобы пнул остаток гипсокартонной стены. Голод диким зверем завывал внутри и никак не мог успокоиться. Он не ел уже четыре дня.

Бывало, конечно, что он не видел еды неделю, полторы, но тогда перерывы чередовались с сытыми периодами, а теперь голод сменялся полуголодом, и эти четыре дня становились мучительной пыткой.

Посидев немного под перекошенным рекламным плакатом о полезных и вкусных бобах, Чистюля встал и подошёл к разбитой витрине. Город был пуст, ни одного человека, только разбитые остовы машин, каркасы домов, несколько целых, но сильно загаженных. Пустые магазины и не очень много высохших или сгнивших тел. Это всегда удивляло Чистюлю. Как мало на улице остатков тел. Неужели люди, действительно, в последние свои минуты стараются спрятаться или уйти подальше от всех? Было в этом что-то животное, что-то первобытное. Нет, сам Чистюля, если бы ему пришлось умирать, выбрал бы самое открытое, самое центральное место. Может быть, крышу какой-нибудь высотки. Что толку, если ты умрёшь в подвале или забьёшься в лесную землянку? А так на виду, пугнёшь случайных путников, может быть.

Мысли о смерти всё чаще приходили на ум Чистюле. Раньше их было меньше, потому что их вытесняли мысли о еде, об укрытии, о длинной дороге. Теперь же, хотя этих мыслей не стало меньше, но они стали более блёклые, более ленивые, вперёд вышли мысли о смерти.

Чистюля вдруг вспомнил своего друга. Почти стёртое воспоминание детства, оно как-то само по себе проявилось и выступило вперёд. Друг, Шутник, так они все его называли, лучший друг. С Шутником связано всё, что было до начала Больших Перемен. Эти воспоминания были почти нереальными, почти выдуманными, если бы Чистюля не знал, если бы хоть на немного усомнился, что всё это было взаправду, он сам бы посчитал, что всё придумал, нафантазировал себе. Всё из-за того, как разительно, как невозможно сильно изменился мир вокруг. Привычное устройство реальности, вдруг вывернулось наизнанку. Странно и даже немного страшно было смотреть сквозь толстую решётчатою стену, как твой друг уходит по трапу в терминал, как он стыдливо прячет глаза, изредка бросая взгляд на многотысячную толпу за стеной. Как он не может найти твоё лицо в толпе, но знает, что ты там, что ты смотришь на него и осуждаешь.

Но нет, Чистюля не осуждал своего друга, он был тогда слишком молод, он не понимал всего, что происходит. Люди, которые могли позволить себе строить корабли, вкладывать в них деньги, люди, которые были необходимы в новом обществе, они все улетали. А остальные стояли за сотнями таких вот высоких решётчатых заборов и молча смотрели на покидающих планету. Также как Чистюля они были больше в недоумении, в тревоге, но ужаса конца ещё никто не испытывал.

Трудно поддаться панике или безумному отчаянью, когда за твоей спиной не пылает бешено стена огня, не рушатся горы, не разверзлась земля, не вспучилась под облака взбесившаяся морская пучина. Ничего этого не было. Просто все знали, что планета умирает, медленно умирает, скоро перестанут плодоносить земли, умрут животные и насекомые, планета станет мёртвой пустыней. Но когда наступит это скоро, никто не знал. Никто из оставшихся. Как оказалось, это знали те, кто покидал умирающий мир.

Чистюля никогда не винил своего друга, что тот бросил его умирать здесь. Шутник ничего не мог сделать, все они, и кто улетел, и кто остался, были заложниками обстоятельств. Будь Шутник постарше, он мог остаться с другом, будь Чистюля взрослым и успешным, он, возможно, тоже мог быть со своим другом в новом мире.

Самое забавное, было то, что все, кто улетел, отправились совсем недалеко, словно бы выбрались за город, в котором свирепствует чума. Идея была в том, чтобы заселить ближайший спутник, маленькую копию покидаемой планеты. Для начала организовать орбитальную колонию и начать осваивать новый мир. Так что до лучшего друга было всего триста-четыреста тысяч километров. Это даже меньше, чем десять раз облететь родную планету. И возможно, Шутник иногда смотрит через иллюминатор на огромный голубой шар и думает о нём, о Чистюле.

Хотя теперь, наверное, вряд ли. Там давно налажена жизнь, двадцать восемь лет прошло, люди строят, люди развивают новое общество и прокладывают новые пути к звёздам.

Тоскливо осмотревшись по сторонам, Чистюля открыл несколько подсумков на поясе, посмотрел на привычный набор необходимых вещей, вздохнул и снова закрыл. Признаться, надеялся, что завалялось что-нибудь съестное. Голодный зверь внутри зарычал, заворочался и завыл, долго и протяжно. Очень хотелось есть. Так голодно ещё не было, хотя где-то глубоко внутри Чистюля понимал, что когда-нибудь это начнётся. Все запасы будут съедены, все закрома вычищены, и не останется ничего, кроме камней, металла, пластика и всего того, что нельзя съесть.

Двадцать восемь лет оставшиеся на планете миллионы людей умирали от болезней, от катастроф, убивали друг друга за оставшихся животных, за растения и насекомых, а потом за просроченные консервы и похожие на камни сухари. Теперь не осталось ничего. Те, кто до сих пор жив, выискивают крохи, оставшиеся с лучших времён и стараются не попадаться на глаза другим. Тем, что решил, что собственное выживание может быть обеспечено себе подобными.

Чистюля никогда не задумывался над тем, чтобы есть людей, для него это было подобно смерти в подвале, что-то дикое и животное.

Вспомнился тот день, через неделю после того, как умерли родители.Тогда Чистюля впервые убил человека. Вернувшись домой, тогда ещё подросток, Чистюля застал двух чужаков, они рылись на его кухне. Один из них положил большую сумку на стол и через незакрытый клапан, на стол выпала свежеотрубленная человеческая рука. Это было дико, дико и страшно. Чистюля лихорадочно сорвал с плеча отцовское охотничье ружьё, и когда один из непрошенных гостей двинулся в его сторону, выстрелил. Человек упал замертво, а его спутник бросился бежать, оставив сумку на столе.

Стараясь не смотреть на окровавленное тело, на чудовищную сумку, Чистюля собрал вещи, еду и ушёл из дома. С тех пор он бродит по пустеющему миру среди оседающего праха человеческих жизней.

По улице пронёсся ветер, поднимая столбики песка, подобно маленьким торнадо. Где-то недалеко осыпались остатки стекла, хлопнула дверь, заскрипели сильно проржавевшие детские качели. Нужно было уходить, Чистюля никогда не задерживался долго на одном месте, всегда двигался вперёд, может поэтому он был ещё жив. Он часто задавал себе вопрос, сколько осталось на планете людей, может быть остался он один? Наверное, почётно быть последним человеком на планете, почётно, но этого никогда никто не оценит. Усмехнувшись, Чистюля поправил лямки рюкзака и шагнул на занесённую песком улицу, прямо сквозь разбитую витрину.

Когда он уже выходил из города, пошёл сильный дождь, Чистюля спрятался под старым покосившимся навесом. Пережидая непогоду, он набрал флягу дождевой воды и несколько пластиковых бутылок.

На седьмой день голод почти утих, уступая место тупому безразличию и сонливости. Забравшись на крышу старой заправки, Чистюля проспал почти сутки, потом вышел к проржавевшим насквозь колонкам, сел на одну из упавших и сидел, жмурясь на тёплое полуденное солнце. Не хотелось думать, не хотелось двигаться, хотелось сидеть и чувствовать, как солнечные лучи гладят кожу.

С огромным трудом заставив себя подняться, Чистюля направился к городу. Срезая путь через мёртвый высохший лес он наткнулся на старое кострище вокруг которого были разбросаны обгрызенные кости маленького человеческого скелета, несколько костей лежало прямо на месте костра, чёрные, обугленные, они были почти как сами угли. Обычно Чистюля старался не смотреть на останки и быстрее проходить подобные месте, но на этот раз он остановился и долго смотрел на разбросанные кости, стараясь в уме сложить их в единый скелет. Сознание мутнело, кости ускользали, и скелет не складывался. Не хватало рёбер, берцовой кости, всех костей одной руки и черепа. Человек не складывался, человек не складывался. Мысль билась в голове и не могла найти выхода. Человек разобрал человека, и теперь маленький человек не складывается. Нельзя разбирать людей, они больше никогда не смогут сложиться обратно.

Решив наконец, что с него достаточно, Чистюля по большой дуге обошёл страшное место и, пошатываясь, побрёл в город.

На двенадцатый день почти все чувства покинули истощённое, почти прозрачное тело Чистюли. Он сидел, откинув голову на металлическом стуле посреди большого светлого зала, когда-то уставленного множеством аптечных препаратов. В своё время это были первые места, которые вычищали оставшиеся в живых. От лекарств не осталось и следа, только несколько расплющенных, истлевших упаковок да разбитые пузырьки коричневого стекла. До конца не осознавая, Чистюля пришёл сюда, когда после нескольких дней поисков он поранил стеклом руку. Рана оказалась глубокой, и кровь долго не останавливалась, а через день Чистюлю стал бить озноб. Тогда он и пришёл в пустую аптеку.

За прилавком кто-то оставил старый матрац, подгнивший, но всё ещё пригодный. Чистюля пролежал на нём два дня, а когда проснулся, вдруг осознал, что у него ничего не болит, и сознание чистое, словно бы силы чудесным образом вернулись к нему. Выбравшись из-за прилавка, Чистюля, покачиваясь, дошёл до старого металлического стула посреди зала и, усевшись на него, зажмурился, подставляя лицо лучам заходящего солнца. Через несколько минут мир начал изгибаться, горизонт уходил всё дальше и дальше, втягивая в себя огненный красный шар. Стены зала надвинулись сторонами, выталкивая Чистюлю, и мгновение спустя он уже летел сквозь тоннели улиц к солнцу, к горизонту, к тёплому ласкающему свету.

А там, в серебристых красках спутника, плыла орбитальная колония, сотни состыкованных между собой кораблей кружили над новым миром. И в одном из модулей через иллюминатор на родную планету смотрел маленький мальчик, смотрел уже двадцать восемь лет, неотрывно, внимательно вглядываясь в поверхность в невозможной надежде увидеть своего лучшего друга.