Персидская сирень / #63 / ruppel

Люди перестали бояться. Зловещие «черные воронки» уже не пугали обывателей по ночам. Не отравляли зловонными выхлопами тесные колодезные дворы жилблоков. Вместо них на улицах появились автомобили с надписями «Мясо». На глухих бортах был изображен жизнерадостный мясник в белоснежном колпаке, тесно прижимающий к себе наивную овечку.

Со временем и продуктовые машины сошли на нет. Граждан стали вызывать повестками. Например, к управдому, в профком или еще по какому-то важному делу. Человек убывал по указанному адресу и пропадал без вести.

Пропадали академики, свободные художники, аудиторы, коллекционеры странных предметов, провизоры и прочие аномальные личности – никто не был застрахован от повестки.

Редко кто возвращался. А те, кому довелось вернуться, маялись жуткой головной болью и провалами в памяти.

В столице прошел слух, что сгинувшие люди призваны на ответственную работу по заданию правительства. А беспечные фантазеры рассказывали шепотом в кухне, что свозят нестандартно мыслящих людей на некий таинственный остров. И поставлена для них великая цель – разработать формулу счастья для всех.

Некоторые семьи с тех пор устраивали торжественные проводы получившим повестку родственникам.

* * *

Старшекласснице Лапочке на первом свидании в глазах кадета военно-политического корпуса Вадика, хотелось выглядеть не только хронической отличницей и старостой класса, но и тонкой, понимающей искусство натурой.

Они неспешно под ручку прогуливались по аллеям ботанического сада. Вадик в фиолетовой жандармской форме сверкал серебряными галунами и до блеска начищенными сапогами на зависть сверстницам.

Возможно, Лапочка где-то читала, что девчоночьи разговоры о моде и кино раздражают мужчин, а вот о войне и истории, наоборот, – воодушевляют. Уже не важно! Романтично запрокинув голову, она взглянула на звездное майское небо и – спросила то, что спросила:

– А кто такой Чарльз Спенсер?

Вадик, мгновеньем ранее мечтавший заключить Лапочку в объятья, тоже запрокинул голову, ничего военно-эпичного не узрел, поэтому неуклюже запнулся о канализационный люк на аллее и огрызнулся:

– Почему именно Спенсер? На кой сдался он тебе?

Лапочка, пытаясь разрядить ситуацию, захохотала, увернулась от объятий и парировала так же, со смехом:

– Не на кой.

Подумав секунду язвительно заметила:

– Я думала, ты знаешь.
– Я знаю, – глухо буркнул он. – Только не могу понять, зачем говорить о каком-то Спенсере на первом свидании.
– Ну был такой клоун в Североамериканском Союзе Независимых Территорий. Мастер пантомимы и буффонады в эпоху немого кино. Буржуй. Загнулся где-то в Хельвеции на своих миллионах или его повесили. Я уже не помню.

Вадик раздраженно отправил щелчком окурок в кусты и сплюнул на дорожку. Приобняв Лапочку за плечи, попытался залезть рукой под блузку.

В следующий раз Лапочка пошла на свидание в ботанический сад с очкариком Костей из параллельного класса. Невзрачный на вид паренек был не глуп, одевался со вкусом и мечтал работать в Институте Счастья для Всех.

– Кто такой Чарльз Спенсер? – в лоб спросила она.
– Кто такой Чарли? – переспросил Костя, – ты шутишь?

Он неторопливо снял пиджак, подобрал веточку и начал импровизировать. Шлепал по тропинке чаплинской походкой, приподнимал воображаемый котелок и задевал веточкой тростью воображаемых прохожих.

Два желудя, наколотые на щепки, заменили булочки в танце «Маленьких башмачков». Лапа веселилась от души.
У цветущего куста персидской сирени Костя нелепо ткнулся влажными губами Лапочке в щеку.

– Я дарю тебе этот куст! – восторженно воскликнул он. – Встретимся завтра?
– Завтра мы всем классом идем в лес. Ловить певчих птичек.
– Тогда я буду всегда ждать тебя около этого куста!

* * *

По «Мировидению» диктор рассказывал о том, как берберские шейхи Магрибского Халифата любят лакомиться паштетами из язычков наших певчих птичек, которые по нужде улетают в южные чуждые края.

Всенародный референдум постановил: изловить всех певчих птичек и поместить их в превосходящие природные условия.

Уже с вечера, по столице поползли слухи, что повестки стали приходить гражданам с птичьими фамилиями. К четырем утра около паспортных столов Народной Жандармерии образовались очереди.

Люди, тихо переругиваясь, отмечали авторучками номерки на ладонях.

– А почему на Калистратова? – слышалось в очереди.
– Вы где-то читали, чтобы у гражданина с такой фамилией были неприятности?

Организованная из активистов дружина взяла на себя проверку документов и следила за порядком в очереди.

Приоритетными фамилиями оказались: Соловьевы, Канарейкины, Зябликовы и Щегловы. Неведомым образом в голову очереди затесался Пичугин.
Галкина, Грачева и Шпака несправедливо отправили в конец очереди.

Несуразно одетый мужчина по фамилии Ризеншнауцер угрюмо отмалчивался и норовил хитростью удержаться в очереди. Но под строгими взорами дружинников вполголоса разразился отчаянной тирадой:

– Вероятно, вы не в кур-р-р-се, какие сейчас отношения с республикой Чосон Чучхе? Вот и не говорите мне ничего!

Дружинники вежливо посетовали и предложили гражданину Ризеншнауцеру покинуть очередь. Оставив за ним право вернуться после обеда с действительным номерком на ладони.

Лапочка Дроздова не пришла на следующий вечер к цветущему кусту персидской сирени в ботанический сад. Не пришла она и в другие вечера. Ей пришла повестка.

20 лет спустя

Удушливая майская тьма, сгущаясь над столицей, принесла аромат сирени.
Лысеющий жандарм Генерального Трибунала мирно сидел на лавочке во дворе своего жилблока, мусоля в ладонях запотевшую бутылку холодного пива. Почесывая волосатую грудь под распахнутым кителем, тихо сокрушался:

– Скотина, экая скотина… руки поотрывал бы, – оглядывая свои руки, – Спенсер! Ну, на кой он тебе нужен был? Эх, Лапочка…

– Гадяяяяяя! Ты опять куришь? Домой! – властный оклик со второго этажа привел Вадима Лаврентьевича в чувство. – Сейчас по «Мировидению» твою экзекуцию транслировать будут!

– Никак нет, не курю! – трусливо отбросив окурок в кусты, залебезил мужчина.
– Сейчас! Сей секунд, родная! Бегу, бегу…

На другом конце города, в ботаническом саду, около куста персидской сирени нередко можно встретить профессора орнитологии Константина Дмитриевича. Этот куст уже лет двадцать, как не цветет. Не цветет, но и не умирает. Профессор с маниакальной настойчивостью ухаживает за ним. Ему никто не мешает.

Ухаживать за кустами сирени пока не запрещено.