Резонанс Дэна / #124 / MarinaTY

Серж привел нас в ту мастерскую. Вся история приключилась с ним, не с нами. Лиз уж точно была не при чем, и единственное, почему она оказалась замешана в убийстве – это те три километра грязи и выбоин в одном из трущобных кварталов Территории под проливным дождем, которые оканчивались грубо приваренной металлической дверью в кислотных цветах какого-то психоделического граффити, отделяющей наше благополучное светлое будущее от безумия. Мое – определенно. Черт, Лиз даже не хотела идти!

- Вы рехнетесь просто, когда ее увидите! – он вынужден был постоянно оглядываться на нас и пару раз возвращался, вцепившись в скользкий ворот плаща – то моего, то Макса, и силой волоча вперед, так что ноги скользили, и возникало ощущение кратковременного полета, - и тише! Поймать нас не должны! – и эта его идиотская привычка прикасаться к бионическим маскам, может, чтобы запомнить нас лучше и при случае дать показания мундирам: – Дэн, тот, что смахивал на пьянчугу с мексиканского побережья, а Лиз была в парике и родинке, как у Мэрлин…

- Ты бы заткнулся! – Макс врезал по худющей руке и обогнал его.

- Серж, ну как ты можешь, все только и говорят об инфекции, уже карантин упоминали, кто-то умер…

- Пока нет, - зачем-то бросил я и перехватил ее странно блестящий взгляд. Она в ту же секунду подвернула ногу и дальше до самого входа висела у меня на локте, я лишь ускорил шаг.

- Знаю точно – все отсюда и пошло! – он загоготал, словно пришибленная утка, и осекся. Где-то над нами распахнулось окно, и поток свежих помоев просвистел строго в паре метров за спиной.

- В смысле? – Макс задыхался. Мы вместе окончили курс с почти одинаковыми максимальными баллами и были, в общем-то, родственниками в разной степени, как почти все на ковчеге – при желании фенотип можно было сузить до одного лица, но странным образом ярчайшие отличия возникали и исчезали произвольно. Например, атлетического сложения Макс на Территории дышал тяжело.

Здесь, снаружи, приходилось скрываться, не ради безопасности, угрожать которой могли только мундиры. Едва завидев альбиноса, местные пугались и бежали, некоторые падали на колени или впадали в беспамятство. Одним словом, нужного от них при таком раскладе было не добиться. Но в тот раз нам повезло, она – художница, не успела ничего понять. Впрочем, допускаю, что везение было скорее на ее стороне.

- Ну или по соседству! – Серж обезоруживающе улыбнулся и толкнул кропотливо выведенный поверх ржавчины лотос, - вы, никто не пожалеет! – он вошел и исчез в душном сумраке, - я часто прихожу и не жалею! – донеслось из-за перегородки впереди.

- Ведь ничего ему не будет! – Макс пнул пустую банку из под белил, - родной сынок, самого Кормчего, - протолкнулся мимо нас с Лиз.

- Я о себе позаботился, сегодня моя смена в полях, если вдруг, - Макс в тот раз был скандинавом, его любимый и как влитой образ.

- Лучше б я тоже, - начала Лиз, и я мгновенно представил галереи экранов с новыми и новыми данными – поля поступающей информации, но пожалеть о чем-либо не успел.

Увидел ее.

Здесь наши пути с Лиз разошлись. Она увидела женщину, я – ее картину, мы оба – то, что потрясло нас, но я восхитился, а Лиз будто ударили поддых. Больше она не говорила со мной. Ни в тот день, ни во все наши следующие встречи, ни когда за Сержем пришли мундиры, ни даже в ту проклятую минуту, когда нас угораздило совершить убийство. Его угораздило. Наверное, не только Лиз, после кислотно-голубого лотоса не было никаких нас.

Коллаж занимал почти все пространство, которое мог охватить глаз, собранный из неровных кусков холста, как нового и плотного, так и вытертого, чьи пятна жира или сажи гармонично вписывались в общую канву. Она писала портрет, то аккуратно работая мастихином, но принимаясь за шпатель и занося руку за спину, как на хороший удар.

Сначала меня парализовала насыщенность и разнообразие оттенков, кажется, ни один из них не повторялся, жесткие стыки их иголками впивались в голову, а размытые пятна провоцировали тошноту, но только пока я смотрел и считывал. Через долю минуты началось переключение, и та, стиснутая барьерами оставшаяся часть мозга, отвечающая за тень – как мы говорим сегодня – творческую составляющую разума, начала просыпаться.

За этим мы нарушили приказы. Срок, длительность, место – все было регламентировано, по уровню допуска и способностям сопротивляться тени. Как украсть героин в прошлую эпоху. Но никто не хотел разрушения. Да, никто даже не заговаривал о таком. Свет разума дорого нам стоил, а цель сохранить расу могла оправдать все. Я верил, мы все верили. Выбора не оставалось, мы уперлись в потолок и нужен был качественный скачок, пока машины не уравнялись с нами.

Внутренне отступив немного, я стал видеть полотно пятнами, поначалу они также сокрушали мои выученные схемы восприятия, затем по телу разлился адреналин, щедро сдобренный серотонином. Сердце понеслось галопом, я начал издавать какие-то звуки, выражая не то восхищение, не то испуг. Большие и крошечные, они рассказывали об эмоциях, пятнах гнева и влюбленности, много алого, но в каких сочетаниях!

Чтоб увеличить тот ничтожный процент работоспособности мозга, нужно было отсечь лишнее, то, что отбрасывает назад, водит тропами рефлексии и загоняет в пустоту и мрак…

Неожиданно я понял, что плачу. Несколько основных чувств, как тектонических плит, массивных и древних, в своей неповторимой пропорции и наполнении, смотрели на меня со стены. Само пришло понимание, это – ее душа, ее жизненный путь, и только возле тусклого окна, в которое нещадно хлестал дождь, оставалось немного места. Она пальцами, неторопливо и окуная их в разноцветные банки, прикасалась к нетронутой ткани своей судьбы и гадала, что будет.

На самый краткий миг я почувствовал, что это было ошибкой, и никакой расчет не вернет нам утраченное – бесконечный мир, хранящийся взаперти, и лишь потому, что мы слишком хорошо научились выпускать оттуда чудовищ. Теперь мы как скот выводим и используем тех, кто способен творить – звуки, краски, идеи…

- Лиз! – Серж медленно поворачивает светящееся радостью лицо, но застает только удаляющуюся спину. Заметила ли она, что случилось?

Выхватив из свалки под ногами нож, Макс за два шага оказался перед художницей, ударил ее наотмашь другой рукой, с ревом удерживая блеснувший металл и от нее, и от себя. Падая, она задела рукой двухлитровую бутыль на лестнице и, расплескав краску, та оставила на обнаженном холсте увеличивающееся лазоревое пятно. Она впервые заметила нас, но не успела больше ни одного движения. Макс наносил порезы один за другим, не обращая внимания на хлещущую во все стороны горячую кровь.

Тем же днем пришло сообщение о первой смерти в ковчеге от инфекции, которую нам не удалось взять под контроль.

- Мне кажется, тебе не стоит принимать в этом участие, - Макс был сосредоточен и уверен, эти десять лет ни отразились на нем никак, - Лиз права, он может быть опасен.

-Лиз, - в горле пересохло, ровный белый свет, которым залито почти все в ковчеге, кажется мне холодным, - ты видел ее?

- Держись своей стороны, - толкнул меня к высоким обтекаемым перилам, напичканным датчиками. Позади беззвучно тянется отряд мундиров. Я вздрагиваю от прикосновения металла, вдруг пронеслась мысль, что я не смогу, не сумею схватить Сержа, ударить, если придется. Он стал почти прозрачным, одни глаза и как будто пустое тело.

- Тропы по Территории давно нужно было закрыть. Контакт только с системой. Мы подставили сами себя и теперь, черт, вот…! – он неожиданно ударил себя по бедру кулаком, - я только за утро слышал о пяти зараженных, - слова смазались за стонами, доносившимися изнутри.

- Нужно было десять лет назад точно.

Шорох мягкой материи, с которым мундиры позади нас преклонили колено, был последним, что я услышал.

Меньше минуты, все произошло за отвратительно короткий промежуток времени. Я смотрел, как, отбросив безвольного Сержа, его грузная фигура, обернутая в мантию, устремилась ко мне. Алая, на такой не видно кровь. Там, где струйки ее медленно стекают по стенам, она кажется темной, почти грязью и, не бросаясь в глаза, ждет у самой границы понимания, сливаясь с комнатой. Не сейчас, всегда - после, когда закончится и придут другие, в момент самого события, что уж, а кровь никогда не считывается действующими лицами.

Он обхватил меня и заставил склонить голову, я увидел отступающие совершенно одинаковые пары ног и Сержа в трех метрах дальше с остекленевшим взглядом и вскрытой черепной коробкой. Невозможно придумать, на что еще похожи следы зубов, поэтому они являют себя как есть.

Боль пронзила голову, я провалился в черноту, которая вдруг взорвалась последним воспоминанием – гигантский холст полный красок, за ним проступил солнечный свет и окутал все. Меня.

Издалека донесся нечеловеческий крик, полный ярости и боли, и я понял.

Понял, без знания, как вещь, всплывшую со дна, что Первый давно перестал быть человеком. Его механические руки и тело чудовищно смотрелись вместе с вытянутым лицом, линии которого еще хранили память о душе и повторились в Серже. Он не управлял системой, и не подчинил ее, он был ею. Тень, которой он обладал, была огромна, она жаждала больше с каждым днем, и то, что было вырезано у нас, он поглощал, желая насытиться и познать, наконец, все. Абсолютно. Как родилась Вселенная, и стал ли он Богом… Ничего, кроме растущего голода не приходило. Пока я не принес ему этот вирус, рожденный на Территории. Свет, который расцвел во мне от той картины, вверг его в невыносимую, смертельную боль.

Серж привел нас в ту мастерскую. Вся история приключилась с ним, не с нами. Лиз уж точно была не при чем…

Помехи и тишина. Следующей волной, попавшей в резонанс, был оглушительный крик.

Большую часть циклов составляли шум и ярость. Те, кто слышали Землю, не хотели с ней говорить.

____________
1. Земля и её ионосфера — это гигантский сферический резонатор, полость которого заполнена слабоэлектропроводящей средой. Если возникшая в этой среде электромагнитная волна после огибания земного шара снова совпадает с собственной фазой (входит в резонанс), то она может существовать долгое время. Резонанс Шумана.