Декуд / #122 / 10 место / Alting

Над ледяной пустошью повисал и затихал не то вой, не то плач. Звук хоть мелодичный, но однообразный, тоскливый. Так звучала бы арфа с единственной струной из сухожилий.

- Клянусь, я убью его, - бормочет Оу. – Варварский дикарь...

Он не убьет туземца. Потому что лень. Потому что в холоде мышцы деревенеют и всякий пришлый начинает беречь силы, дыхание, даже мысли. Потому что туземец будто не замечает холода и сильнее нас обоих. Он мог бы убить нас, если захотел. Он почему-то не хочет.
Пытаясь согреться огнем лампы, я снова изучаю записи Марлоу.

- Он пишет, что надо опасаться хищных туманов... Пишет, что первый раз нашел “Декуд”, когда ему было 27 лет. А второй – через семь лет. Если это так, почему не извлек монеты, почему они еще там?
- Какая разница? – говорит Оу. - Никто не предъявил их до сих пор, значит они там. Марлоу просто не смог. Мы сможем.
Гафельный куттер “Декуд” во время войны перевозил жалование дальнему гарнизону. Пытаясь обойти блокаду вдоль границы льдов, ушел мористее, вмерз в пак. Дрейфом корабль затянуло в архипелаг.

Гремит гром – рядом бродит гроза, молнии в пустоши ищут во что бы ударить. В палатке я сжимаюсь, пытаюсь уйти от дурных мыслей, изучая карту.
Единственная карта архипелага составлена с вопиющими ошибками. Тут магнитная аномалия – компас рехнулся, с тем же успехом можно идти по флюгеру. Секстант я оставил на яхте. Вдобавок мои часы остановились – застыла смазка.

Названия на карте честны: остров Отчаянья, бухта Горя, гряда Гибели. Будто выделяется мыс Фиалки. Но я знаю: некогда там разбился бриг “Фиалка”. Из экипажа спаслись собака и один человек – Марлоу. Тогда он нашел “Декуд” в первый раз.

Или во второй?

Пытаюсь думать, но усталость оказывается сильнее мороза. Я засыпаю.
-
Утром на спиртовке греем кашу картонного цвета и вкуса. Палатку не собираем – до “Декуда” остался где-то суточный переход.
Туземец, чье имя я не счел нужным запомнить, тоже просыпается, встает прямо из снега. Оу говорит, что дикарь не мерзнет, поскольку его сердце покрыто шерстью, и что в его племени иные проживают свои жалкие жизни так и не увидав жидкую воду.

Мы идем, будто всходим на бесконечную гору. Ветер отталкивает нас назад, бьет снегом. Здешний снег – не родня снегу с материка. Он выпал сотни лет назад, и с той поры ветер гоняет его, перетирая в пыль столь тонкую, что та проникает меж нитями ткани.

От холода земля тут сжимается как сердце палача и выдавливает из себя камни, плюет ими в небо.
Скала похожа на скалу, пустошь на пустошь. Мы идем, сверяя путь по могилам и останкам. Если погибнем, наши тела станут кому-то ориентирами. На привалах делаю отметки в блокноте. Марлоу писал, что попавший сюда должен вести дневник, дабы тот, кто найдет его труп, не сделал тех же ошибок.
-
Мы переходим через торосы и ступаем на мыс, где некогда высадился Марлоу. На каменистом поле рассеяны обломки “Фиалки”. Низкое солнце греет серые камни, рядом с ними неспешно плавится снег.

Туман возникает вдруг, словно выскакивает из-под камней. Видимость ухудшается – за четверть минуты я не вижу проводника, который шел впереди шагах в двадцати. Туман делается ощутимым. Чувствую, как нечто мерзкое проникает под одежду - будто сотни мух разом перебегают по коже на мелких лапках. Вся усталость мира рушится на меня.

Я вижу: Оу ножом бьет в разные стороны. Слышу и крик, но тихий как через вату.
Бежать? Куда?
Револьвер!
Рука скользит под шубу, я выдергиваю оружие, взвожу курок. Выстрел, другой – наудачу в разные стороны. Туман вздрагивает, пули оставляют в нем дыры, кои тут же затягиваются.
Огонь! Туманы не любят жар!
Из-за пояса достаю фальшфейер, рву кольцо запала. Файер разгорается лениво, но через пару секунд дает яркий свет. Туман вздрогнул, отпрянул, но тут же подбирается снова.
В кармане лежит фляга с виски – я берег ее для особого дня.
Я лью жидкость на обломок шпангоута, тыкаю фальшфейером... Дерево вспыхивает так, словно огонь в ней прятался и ныне вырвался на волю. Зажигаю еще обломки, сам вооружаюсь факелом, даю другой Оу.
Туман ползет за сераки.
-
Проводник ждет нас на холме и глядит на нас со скукой. Здесь не на что смотреть с любовью. На морозе мышцы коченеют и у живых. Обычным выражением лица делается равнодушие.

Если бы туман съел нашу плоть, дикарь бы спокойно обыскал наши мешки. Я не держу на него зла. Быт туземцев тяжел. За свою жизнь они не цепляются, а чужую не ценят. Ответно не думаю, что спас бы дикаря, если бы он мне был не нужен.

На востоке бродят облака гангренозного цвета. Они пугают, и я тороплю спутников.
Но мы не успеваем – нас встречает пурга.
Она начинается безобидно. Снег под ногами приходит в движение, поднимается сперва до пояса, потом до груди, и вот накрывает нас с головой - словно снегопад пошел снизу вверх.
Снег ослепляет нас, норовит забить нос и рот. Сердце бьется так, словно хочет сокрушить грудную клетку.
Туземец продолжает идти, мы бредем за ним. И когда я уже готов сдаться, пурга размыкается, мы видим “Декуд”. Выдавленный торошением льда, куттер стоит на берегу почти на ровном киле.

Погода улучшается, будто сдается нам. Ветер стихает, снег оседает.
Туземец молча садится на валун, достает инструмент, играет свою тоскливую мелодию.
“Декуд” похож на нищего в лохмотьях. Свисает рваный такелаж, убранные паруса растрепали ветра и пурги. По торосу всходим на борт – палуба пуста. Ветер сорвал створку люка на полуюте и намел внутрь сугроб.
Оу зажигает фонарь, мы спускаемся.
У лестницы в мундире с золотыми галунами лежит мертвец. Его глаза и рот открыты, будто в своей смерти он находит нечто удивительное. С мизерным итогом Оу носком сапога пытается закрыть покойному рот – тело окоченело.

- Чуть уважения, - прошу я. – Это все же труп капитана.

Где и сказано находим сундук с монетами, набиваем ими мешки.

- Мы богаты! Мы больше не будем мерзнуть! – ликует Оу.

Скоро мы покидаем куттер. Туземец ждет нас там, где оставался. Я отдаю ему плату – горсть медяков. Эта мелочь не стоит и одной монеты из сундука. Мне снова стоило насторожиться. Но нам надо спешить, мы расстаемся.

Ветер уже толкает нас в спину, гонит прочь. За неделю выходим к яхте – наш «Куртц» ждет нас. Нам везет: шторм сломал припай, отнес его в море. Подняв пары, уходим.
-
Меня будит крик. Я лежу в темноте, пытаясь понять, что сталось. Машина работает ровно, «Куртц» на ходу. Снова крик.
Я разбираюсь в криках – при мне кричали часто. Крик ужаса я отличу от крика боли. Это был крик отчаянья.
Встаю, иду на палубу. Оу стоит у нактоуза – в нем мы сложили добычу. Сейчас там пусто. Мы смотрим друг на друга с опаской – на борту никого нет, кроме нас. Яхта слишком мала, чтоб перепрятать монеты.

- Я лишь хотел взглянуть. Где деньги? – недоумевает Оу.

Он всегда был глуповат. А мне стоило догадаться раньше. Но теперь я понимаю. И смеюсь...

- Там же где и были – на борту «Декуда». Они всегда возвращаются. Потому Марлоу находил их дважды. Потому дикарь выбрал медяки.
Мы остались бедными, но стали чуть умнее.
- И что мы теперь будем делать?.. – восклицает Оу.

Он не ждет ответа, но я его даю:

- То же, что сделал Марлоу – продадим карту и записи олухам вроде нас.