Достоевский, а не кто-нибудь там! / #108 / Cintia

Начну я с того, что квартира у нас хоть и небольшая, но коммунальная. А жильцов-то, что ягод на кисти дионисийского винограда! Вы спросите, а как это понимать? Да то ли привет из античной мифологии, то ли уголок мечты о социалистическом рае с одним унитазом. Но мы не жалуемся, - свыклись, притерпелись. А тут – бац, жилищное начальство в дверях! «Ну что, дождались, труженики? Нового соседа подселяем! Это, - говорят, - не сантехник, а самородок! Ежели до блеску физиономию отчувычить, то будет гордость санузла! Ему бы и четырех метров хватило – утонет, родимый, а жилплощадь выделяем аж целых восемь! Ничего, нехай развивается».

Тот из-за руководящей спины высовывается, - амбре, что твой трехдневный Ипполит; в руке бумажка с печатью ходуном ходит. Самого мотает во все стороны на итальянский манир, как макаронину. Вижу, соседка справа рыдать приготовилась. Слева сосед от неожиданности стакан выронил, - тот звякнул, покатился к порогу. «Пу-усто-ой», - задумчиво нараспев произнес новый жилец и ввалился в квартиру, пнув стаканчик грязненьким ботинком. «У вас, господа, прям как в раю – и выпить нечего». На самого посмотришь: штанцы болтаются, икает как зебра, глаза к носу скатываются. Ну, думаю, дитя революции, подожди, ох мы тебе нальем, всех праотец пересчитаешь в одну косую полосочку.

Так он, упырь, дорогу себе расчищает: «Вы тут кто такие? Я, - говорит, ветеран умственного труда Достоевский, слыхали такого? Хочу пройтить у хату, расступись, народ, чернь бурлацкая!» Видали кадра? Нынче всякий проныра в писатели рвется, лицо нации изображает, понимаете! Ну, ничего, морось худосочная, мы тебя из коморки-то выковыряем, и как пойдешь бечевой по тверской-да-вдоль-по-питерско- о-й!

Ну и что вы думали? Свыклись, притерпелись, сжились. Оказалось, личность неопределенного возраста, то бишь сосед наш Дормидонт Василич Достоевский, ежели трезвый, то прям лауреатом глядит, взор орлиный, попробуй тронь! А как пьяненький, совсем лица не держит, роняет на каждом шагу. Следом из рук вываливается гаечный ключ. Затем падает сам герой и лежит на полу как скрюченное насекомое. Втащишь этот сухостой в комнату, закроешь дверь, и до самого утра ни храпа, ни чиха. Хоть разорвись водопровод, Василич вкушает ночной покой! А наутро выползает тихой гусеницей, как был - в пальто и ушанке, и на работу в «Жилкомсервис», не закусывая, тащится. Удивляюсь, как его там терпят?!

А по воскресеньям у нас Малый оперный, - трубы поют на разные голоса, концерты выводят! Коммуналка тревожно прислушивается, – того и гляди, ржавчина попрет. А наш Дормидонт с утра голубчиком стаканы меряет. Комнатная живопырка вся в дыму, беломорина к губе прилипла. А как до кондиции дойдет, хвать гитару и давай страдать: «Пагавари хать ты са мно-ой, гитара-а-а семиструнна-я-я.. Вся душ-а-а па-а-ална табо-о-ой…» Поет, надрывается! Струна, правда, одна только осталась, и звенит-звенит, сердешная…Слышал бы Федор Михайлович, - за перо бы, рыдаючи, схватился…

Вот в том-то все и дело. У нас ведь что ни сантехник, то все стихами да песнями, понимаете? Где уж там до прозы спуститься? Подъем выше труб! А они все текут и текут, родимые. Да и вообще, времена как-будто меняются, а в державе нашей все по-старому. Течет-с, так сказать. Но все больше «из», чем «в». А мы-то что? Cвыклись, притерпелись, сжились.