Кто-то ждёт тебя внутри / #156 / Kaurri

Душа, тело и разум (воля, если хотите) — три оси координат человеческой личности и её оболочки. Икс, игрек и зет. Вот три истории о том, как страдания маленькой детской души и ещё более маленького тела ковали волю и немного здравый смысл.
Здесь будет о большом триумфе и большой трагедии небольшого человека.

***
Кто успел (игрек)

Первые несколько лет я прожила в частном секторе на окраине крупного города. Дел там у меня и младшей сестры всегда было невпроворот: большой сад с качелями и фруктами-ягодами, требующими освоения, огромный открытый балкон, соседская почти бесхозная черешня и вечные приключения с нашей подругой Женей. Жила она через переулок — наши дома разделял как раз тот участок с черешней. С которого нас то и дело гоняли, но безуспешно — дети мы были настырные и уж больно охочие до витаминов и адреналина. Соседская казалась вкуснее.

Мы часто бывали в гостях друг у друга — смотрели мультики, паслись в садах и на кухнях наших бабушек, играли. И вот было мне лет шесть-семь, у Жени поспели груши. Сладкие, упругие и сочные. Настолько, что сок до локтей стекал, когда кусаешь. После прогулки и очередной-классической потасовки с соседскими мальчишками мы взобрались на крышу веранды в Женином дворе — отведать тех самых груш.

Я высмотрела самую большую и налитую, как с картинки — вот какими их в букварях рисуют, такой она и была, даже лучше. Выглядела она изумительно, потому претендовала на неё не только я, но и сестра с соседкой. Я оказалась проворнее и с мыслью «Кто успел, тот и съел»‎, от души впилась в мякоть трофейной груши, чавкая и триумфально поглядывая на приунывших и поверженных. Сочной и душистой она была неимоверно. И вдруг моё горло что-то обожгло, я закричала, и изо рта у меня вылетела оса. Как в мультиках. От боли, но больше от ужаса я орала так, что через пару минут под верандой в панике собралась вся наша родня. Мне повезло: то была оса, а не пчела, и аллергии ни на кого из них у меня нет — отёк быстро сошёл.

Нет, тот случай не научил меня делиться — жадной я не была, грушу добыла в честной борьбе, не обманом, но ловкостью. Та оса, ждавшая меня внутри, показала, что спешка опасна, даже если всё кажется идеальным — я бы заметила и осу, и её хоромы, если бы так не спешила подтвердить своё право на добычу первым укусом.

Много лет спустя выяснилось, что люди в этом смысле совсем как груши.
О — опыт.

***
Казаться и быть (зет)

У второй бабушки тоже был частный дом — в маленьком городке на большой реке, в котором мы с сестрой проводили когда месяц, а когда и всё лето. Там, кроме алычи-вишен-абрикосов, в нашем распоряжении были ещё дикие плантации шелковицы над болотами и ручьями, заброшенная хатка, со второго этажа которой мы на спор с разбега прыгали на ветки деревьев, бесконечные угодья заброшенных садов-огородов. И, конечно, река. У воды мы проводили почти всё время. Всё там было прекрасно, кроме гадюк и ужей, сновавших в траве, песке, воде — везде. Не люблю я змей и других существ, перемещающихся без внятных конечностей. Эти существа противоречат моим представлениям о нормах передвижения. Сейчас они вызывают брезгливость, а в детстве — животный страх.

В этом маленьком городке у нас с сестрой была подруга детства, с которой мы дружили долгие годы, с нетерпением ожидая каждого лета — Оля. Занимались мы с Олей всем тем же, что и в родном городе: с утра до ночи поглощали фрукты-ягоды, искали на свою голову приключений и отчаянно сражались с мальчишками. За что? Да за всё: за право есть шелковицу с верхушки (наверху всегда вкуснее, да и престижнее, сами понимаете), кататься на качелях первыми, за место в очереди за мороженым, словом, за всё.

То был наш классический полдень: наевшись бутербродов и фруктов, мы который час прохлаждались на берегу реки под ивами, играли в карты, болтали. На этом пляже то было определённо лучшее место: с теньком, ветерком, в траве, на приятном удалении от небольшого обрыва. Комфорт, обзор, имидж. Отправившись в очередной раз искупаться и побрызгаться, мы стали возмущёнными свидетелями вопиющего акта кощунства: мальчишки, улучив минутку, сгребли нашу подстилку и бросили в кусты, вероломно заняв наше укромное местечко с возмутительным улюлюканьем и ещё более возмутительной демонстрацией голого зада одного из нахалов.

Этих провокационных мероприятий мы не потерпели и ринулись отстаивать территорию. Но после перепалки были вынуждены отступить: что мы лезть драться не рискнули, что мальчишки обошлись дразнилками с вполне умеренным матом — оказались джентльмены. Было нам лет по 8-9.

Мы, отступив в далеко не настолько укромное место, гневно поглядывали на захватчиков и разрабатывали план мести. И видим: вся делегация направляется к нам с ехидными смешками — не к добру. Шлют к нам гонца, который давится от смеха, держа руку за спиной. Оля тихо говорит, что он ужасный хулиган и нужно быть настороже. А хулиган этот, оправдывая репутацию, с криком «Вот вам четвёртая гадюка в компанию!»‎ швыряет в меня змею. Она шлёпнулась мне на бедро и с перепугу так на мне и застыла.

Девчонки завизжали и повскакивали. Я оцепенела от страха. Ненавижу, до одури ненавижу змей. Она была холодная, гадкая и клубилась у меня в ногах. Хотелось разреветься и закрыть глаза руками. Перепуганные лица подруги и сестры, плотоядное ожидание в глазах пацанов и чьё-то «Ща заревёт, смари, смари». Это их ожидание, особенно того, который швырнул змею, решило всё. Кто-то внутри меня сжался в комок, настолько сильно, что превратился в ярость.

С мыслью, которая сегодня звучала бы как «Ну всё, ск, ты огребаешь»‎ я, не отрывая взгляда от обидчика, отшвырнула многострадальную змею в траву, вскочила и со всеми известными мне ругательствами побежала на мальчишек. Те такой реакции не ожидали и с гоготом дали дёру к воде — было не догнать. Я схватила первое, что попалось — надкушенное яблоко, подбежала к обрыву и запустила в обидчика. Он уже был по колено в воде. Яблоко прилетело ему прямо в затылок. То ли он как раз планировал уйти от погони под воду, то ли яблоко придало ему ускорения, но плюхнулся он в воду плашмя. Мы захохотали, как и его подельники.

Что, бежали мы потом очень быстро.
Да, этот кто-то внутри меня оказался храбрым, но не безрассудным.

Сколько ни дай мне сейчас попыток, не смогу повторить тот бросок. Попала тогда чисто на адреналине.
Л — личностный рост.

***
За стеклянной стеной (икс)

С моих семи и до одиннадцати лет каждый год мы с сестрой планово ложились в больницу с сердцем на одну-две недели. Это было больше похоже на поездку в лагерь: новые друзья, режим, куча свободного времени, настольные игры. Ну, и обследования с уколами, да. В тот раз я была без сестры и на дневном стационаре — домой забирали каждый день. А её детсад был как раз в здании напротив. Тот день был особенным — меня должен был забирать папа, самый крутой человек на свете.

Но вот за всеми уже поприходили, а отца всё нет. Уже разошлись врачи, медсёстры, этаж закрыли, а его всё нет. Спустилась в коридор к крыльцу и ждала у самой двери со стеклянными вставками — чтобы он сразу меня увидел.

— Бедный ребёнок, — сказала куда-то в воздух последняя уходящая медсестра, потрепав меня по голове.
От этих слов у меня из глаз брызнули слёзы ярости. «Ничего я не бедная, он просто задерживается!», — почти с ненавистью прокричала я про себя ей в спину.

Я знала, что он придёт, он просто не мог не прийти. Наверняка, ему помешали очень важные дела, но он придёт, просто нужно подождать ещё немного. Это же мой папа. Так я простояла час-два, может, больше. На улице сильно потемнело, я не знала, что делать. Плакала уже прям сильно, но молча. Было горько и стыдно — всех забрали, одна я никому не нужна.

Господи, как я кричала и колотила в это стекло, когда увидела еле различимый мамин силуэт на другой стороне улицы — она почти бежала забирать сестру из детского сада, так как освобождалась впритык. Как я, зарёванная, кричала ей «Мама!»‎, тарабаня в стекло, помню до сих пор. Мама, к сожалению, тоже. Только младшая сестра не понимала, чего это мы расселись, если она уже давно оделась и в семь начинаются мультики о черепашках.

В тех густеющих сумерках моё сердце, ещё полное дочерней любви и надежды, он разбил дважды. Сначала — когда моя несокрушимая вера в то, что папа просто опаздывает, сменилась пониманием, что он не придёт. Окончательно — когда выяснилось, что он просто забыл. Потому что играл в новую компьютерную игру. Пожалуй, это был первый раз, когда моя святая уверенность в том, что папа — самый главный и лучший человек на земле, сменилась отвратительным, новым для детского сердца чувством. Разочарованием в том, кого любишь.

В тот вечер я ждала его внутри здания. Но кто-то внутри меня в тех сумерках ждать его перестал.

Из моего героя по имени Папа он превратился в просточеловека. В просточеловека, который не водит в лес кормить белок, смотреть на дикие тюльпаны, гнёзда птиц, секретные лесные озёра с гигантскими головастиками и затонувшими деревьями-кораблями, не водит в походы, смотреть на волны со скал и слушать под звёздным небом сказки и истории о вселенной. В просточеловека, которому просто плевать. Уже плевать.

Всё ещё горько от того, что поняла это слишком рано — мне было семь. Потому что мне стало плевать в ответ много позже, долгие годы я просто не могла поверить в то, что поняла в тот вечер. Это было за пять лет до того, как мама ушла от отца, перестав, наконец, чего-то от него ждать. И за много, намного больше лет до того, как во что-то верить и чего-то ждать от него перестала я. В тот вечер мама услышала меня через закрытую толстую дверь с другой стороны улицы. Отец не услышал и не ответил мне до сих пор.

П — не знаю, что здесь поставить за слово: папа, преданность, предательство, пустота, потеря — многое подходит. Пусть будет пустота.

Вот вам моя трагикомедия в трёх частях. О детском ужасе, детской гордости и детской боли.
Считаю, начали мы с забавного, продолжили героическим, закончили беспросветным. Потому что научиться думать не только о себе можно, найти в себе храбрость можно, а перестать быть безразличной человеку, которому уже плевать — нет.