Любкин дом / #141 / OlesyaBondaruk

Когда-то этот дом был чуть ли не самым большим в деревне, а потом опустел, обветшал, покосился. Его подпирали с трех сторон чужие огороды, а с четвертой — птицеферма. Взрослые говорили, что дом скоро сломают, выстроят новый и отдадут фельдшеру, который приедет из города. Но все как-то откладывалось, а дом так и стоял, почти невидимый за бурьяном и кустами смородины. Его называли Любкин дом — то ли по имени последней владелицы, то ли еще почему, Зойка так и не узнала. Ей, как и ее друзьям, строго-настрого было запрещено туда ходить, но когда это останавливало детей?!

Зойка ходила иногда в Любкин дом одна, за сокровищами — старыми пуговицами, осколками цветного стекла, гнутой алюминиевой ложкой, маленькими гвоздиками, обрывками обоев. Мало ли интересного можно найти в заброшенных комнатах, в единственном шкафу без дверок, на чердаке, куда так тяжело было залезать, отчего пребывание там было остро-сладким, захватывающим. С друзьями Зойка приходила сюда, чтобы прыгать на панцирной кровати, строго соблюдая очередь — вдвоем ритм сбивался, подлетать вверх не получалось.

Однажды Зойка гуляла одна и услышала хихиканье. Соседка Наташа стояла в обнимку со своим женихом, он шептал ей на ухо, а она глупо смеялась. Потом они пробрались через кусты смородины к Любкиному дому, и Зойка захотела узнать, зачем. Она подсматривала за ними через окно, в котором давным-давно уже не было стекол, одновременно завороженная и испытывающая отвращение. Вечером Зойка сказала маме:

— А Наташка Козлова в Любкин дом ходила!

— Зачем это? — спросила мама, которая в это время накрывала на стол и Зойку слушала вполуха.

Семилетняя Зойка прекрасно понимала, что произошло между Наташкой и ее ухажером, она выросла в деревне, да и друзья, хихикая, рассказывали всякое, вот только названия этому она еще не знала.

— Ну это, они там со Степкой, ну это… — и она из большого и указательного пальца левой руки сделала кольцо, и стала водить пальцем правой туда и обратно.

Мать застыла с тарелкой в руке, как будто потеряла дыхание, а потом вдруг бросила тарелку на стол, так что та аж зазвенела, подскочила к девочке, шлепнула ее по рукам и заверещала:

— Ах ты! Зойка! Дрянь маленькая! Это как ты смеешь, матери показывать! Что же из тебя вырастет? Пошла в угол! Сегодня без ужина! И будешь дома сидеть целую неделю.

Зойкины губы задрожали, по щекам побежали слезы. За что? Что она сделала?

— Я отцу расскажу! — не унималась мать. — Он, тебя, соплю, научит! Семь лет, а она о чем думает уже! А в четырнадцать что, в подоле принесешь?

Зойка плакала навзрыд. Ну зачем, зачем она рассказала? Надо было молчать! Подождала бы Таньку или Светку, им-то можно было бы все описать, ну кто ее за язык тянул? А теперь ни Таньки, ни Светки, ни игр в догонялки, да еще и весь вечер в углу стоять! Говорила же ей Танька, что родителям вообще ничего говорить не надо, права, получается, была.

***

Неделю Зойкина мать не вытерпела, через два дня отпустила ее на улицу, и жизнь пошла, как раньше. Любкин дом все так же притягивал, как и раньше, но теперь Зойка отказывалась ходить туда с девчонками, словно не хотела, чтобы все знали, как будто быть там — что-то стыдное. Она пролезала иногда сквозь заросли смородины, обдирая руки и ноги, заглядывала в окна, трогала старые стены.

В один из таких дней она услышала из дома голоса, не из спальни, где стояла ржавая железная кровать, а из большой комнаты со шкафом. Говорили тихо и быстро, неразборчиво, мужскими голосами. Зойка притаилась у окна, вслушивалась, но слова были какие-то чудные, и матерных много. Потом заговорили чуть громче, и как будто ссорились. Зойке стало любопытно, и она встала на приступочку под окном, подтянулась слегка на руках и засунула свою голову внутрь.

Один мужик был не местный, грязный какой-то, одетый странно. А второй работал с Зойкиным отцом, он хоть и стоял спиной, девочка сразу узнала его по волосам и цветастой рубахе, из-за которой над ним посмеивались деревенские женщины. Тот, второй, дядя Миша, держал что-то в руке и тыкал этим незнакомца в живот и в грудь, пока тот не обмяк и не упал на пол. Потом он воровато огляделся и развернулся к окну. Зойка застыла от страха, не в силах ни убежать, ни закричать. Дядя Миша смотрел на нее со смесью ужаса и изумления на лице, а потом дернулся в ее сторону, и наваждение прошло. Зойка спрыгнула вниз и побежала сквозь кусты, не чувствуя боли от бесчисленных царапин.

***

Пять дней Зойка не ходила гулять, хоть каникулы уже скоро заканчивались, и девчонки звали.

— Не хочу, — говорила она матери и хваталась за какое-нибудь дело, любое, лишь бы не отправили из дома. Читала книжку сказок, хотя читать не очень любила, играла со старой куклой, рисовала в альбоме.

Поначалу мать была как будто даже довольна, а потом стала хмуриться, что-то подозревать.

— Ты чего это дома засела? С Танькой разругались, что ли? Да и плюнь на нее! Иди погуляй, нечего дома рассиживаться, а то посмотри на себя, бледная, как смерть, стала.

— Не хочу, — опять ответила Зойка, и внутри у нее все схватилось, застыло. — Скоро в школу опять, а у меня в первом классе по письму тройка была. Лучше посижу, потренируюсь, чтобы почерк был красивый.

Матери ответ не понравился, хотя был он правильный, хороший. Но сидящая дома дочка почему-то ее тревожила и раздражала.

— Не хочешь гулять, не надо. Иди к тете Вале сходи, она мне журнал обещала с выкройками.

Зойка задрожала:

— К т… т… тет… к тете Вале? — еле переспросила она. — Это мимо Любкиного дома идти, что ли?

— Что такого-то? Самая короткая дорога. Ты как будто там не ходила никогда!

Зойка вдруг подбежала к матери, обхватила ее и закричала сквозь слезы:

— Мамочка, не надо, не надо туда! Любкин дом страшный! Туда детям нельзя ходить, ты же сама говорила, мамочка! Я лучше тебе помогу, хочешь? Полы подмету! Мамочка, пожалуйста!

Мать сначала ее слезам удивилась, а потом разозлилась.

— Да что ты за ребенок такой! — ответила она, оттолкнув от себя Зойку. — У всех дети как дети, а ты что? Тебе что, три года? Через месяц восемь лет тебе, а ты пять минут одна пройти боишься?

Зойка стояла и плакала, а в горле у нее был комок, который мешал говорить.

— Я сказала, значит, все! Матери помочь не может! Выросла идиотка, еще и трусиха! Быстро пошла умылась, обувайся, и к теть Вале! Мне журнал сегодня нужен.

Зойка хотела сказать что-то, но комок все еще стоял в горле, и она просто пошла в прихожую натягивать на ноги сандали. Может, на улице Танька будет? Или Наташка Козлова? Они бы ее проводили.

Но на улице, как назло, никого не было. Зойка вытерла щеки и нос, вздохнула несколько раз, прогоняя последние всхлипы, и пошла по дороге, постоянно озираясь. Улица была совершенно обычной, летней, знакомой. Вскоре кончились дома и начались огороды, громче запели птицы. Зойка вдруг успокоилась. Ничего, как-нибудь дойдет, побежит, если что.

Вот и Любкин дом. Он больше не казался девочке старым и покосившимся, он был как зверь, ждущий добычу. Она замерла, вслушиваясь, пытаясь услышать голоса или шум. Вдруг раздались шаги — только не со стороны дома, а позади, на дороге. Когда Зойка обернулась, то увидела того, второго, только уже не изумленного, а сильно запыхавшегося.

— Зоя, привет! — начал он и тут же стал как-то странно озираться по сторонам.

Зойка замерла, руки стали как ватные, голос пропал.

— А я так и думал, что это ты! Костина дочка, правильно? Я тебя ждал… Хотел объяснить. Ты, наверное, решила, увидела, как… как мы с моим другом играли… дурачились… Мало ли что подумала. Напугалась, наверное? А это у нас игра такая!

— И-и-и… игра? — еле слышно переспросила Зойка.

— Ну конечно! Пойдем, я тебе покажу! Я же и папе твоему сказал, что тебя видел. Испугал, говорю, дочку твою. А он только смеялся.

— Папе сказали? — опять переспросила Зойка. — Моему папе?

Почему-то ей вдруг стало легко, задышалось, как будто узкую кофту сняла с себя. Это же папин друг. А она идиотка, правильно мама говорит.

— Пойдем, я тебе покажу! Там мой друг, он тоже переживает, что мы ребенка напугали. Идем, идем, и папа твой тоже там.

Дядя Миша протянул девочке руку, и она послушно вложила в нее свою ладошку, а потом пошла с ним сквозь смородину в так манивший, ждавший ее Любкин дом.