Ржавая роща засыпала / #71 / Elaina

Здесь всё хорошо — стопам мягко и глазу любо, даже вороватые лужи, укравшие пепельное небо и завернувшиеся в шарф из мятой травы. Белым зверем улёгся на листву бродяжка-ноябрь и потянул из единственной трубы горячий дым. По утрам уже леденеют оконные стёкла, а сквозняки злеют, пробирают до зубовной дрожи.

И всё же…

Каждое утро, как по нотам, чьи-то тонкие руки разливают кипяток по расписным кружкам. Скорее-скорее, незримые гости, отведайте тёплого чаю! Руки в расшитых золотом перчатках, а на запястьях позвякивают колокольчики, ударяясь гравированными боками. Этот кто-то усаживается подле окна и проводит парчовым рукавом по мёрзлому стеклу. Терпеливо, долго ждёт, пока дом наполняется звуками и тяжёлым спёртым воздухом с нотками кедра и смол.

Так пахнут души.

Кто-то составляет им компанию, с щелчком открывает нетронутую баночку, и раздавленный в густой джем шиповник разносится сахарной сладостью. Садитесь, угощайтесь, незримые гости, — всё для вас. Тепло и просторно, сладко и пряно, а в рыжем камине уютно потрескивают поленья. Кто-то очень старался для своих гостей.

Но рады не все.

В дом приходят и такие, кто недоволен своей участью — голодные, сырые, продрогшие — или убитые, или мученики. Налетают холодными сквозняками, забираются под одежду, кусают за уши и шею, оставляя синюшные следы. Глупые. Потерялись. Кто-то не злится. Он сдерживает простудный кашель, но всё понимает. Кто-то — хозяин Ржавой рощи — места, куда стекаются не нашедшие покоя в посмертии.

И этот кто-то — я.

* * *

За окном роятся снежные мухи, но даже им не скрыть приметную фигурку девочки. Свежая, как рассвет, в малиновой кофте и с гордым видом, она чеканит резкий шаг стараясь проскочить мимо глаз. Моих или же?..

Что делает живая в роще?

Эта мысль бьётся пульсом в такт моим шагам. Я крепко сжимаю холст и кисти, которые успел достать из-за резного шкафа. Крадусь бесшумной тенью, не оставляя следов. Мои длинные парчовые и шёлковые одежды ласково гладят снежный ковёр. Кто ты, дитя? Что здесь забыла?

Живая обернулась.

Её румяные щёки блестят от подмёрзших слёз, но тёмная пропасть глаз смотрит смело и с вызовом. Не видел таких. Никогда не видел.

— Ты хозяин рощи? — спрашивает девочка.
— Я, — признаюсь тут же.
— Так ты распоряжаешься душами? — не унимается она. — Зачем забрал моего отца? Отдай, верни немедленно!
— Ты не понимаешь. Всё иначе, девочка.
— Не понимаю, не хочу. Верни, отдай моего папу!

Кричит так сильно и искренне…

— Хозяин Ржавой рощи — не господин, а смотритель, — объясняю ей. — Он не изменяет судьбы, лишь даёт ответы здесь, помогает найти свой путь. Им. — Но в глазах её стоит упрямое непонимание. — Что ж, давай я покажу.

Сквозь слёзы и неверие девочка кивает, и мы идём — туда, где я творю свою рощу.

Небо изредка проглядывает сквозь густые кроны. Снег искрится между веток. Облака, словно вата: неугомонный ветер рвёт их в клочья, метает по небу, вырисовывая причудливые узоры.

Она шмыгает носом. Я молчу.

— Почему Ржавая? — всё-таки решается спросить девчушка, впечатывая белые следы в белый снег.
— Я долго хранил здесь осень, — отвечаю ей. — Мятым золотом стыла листва, а деревья стояли богатые, нарядные, все-все в праздничном янтаре да рубине. — Останавливаюсь. Всматриваюсь вдаль. — Но роще дал имя не я, а тот, кто был здесь до меня.

Она удивлённо приподнимает брови.

— Сюда, девочка, пойдём. Осталось немного.

Наконец, в нескольких шагах от нас замечаю знакомые доски. Тёмное, покрытое бурым мхом тело мольберта словно дышит в тени качающихся ветвей. Холст отзывается в пальцах знакомым покалыванием.

Время пришло.

Я наспех отряхиваю мольберт и устанавливаю на него холст — не пустой, не новый: с него белозубо улыбается заснеженный лес, а посреди деревьев стоит одинокий дом, в котором некто варит чай и потчует своих гостей.

— Такой я нарисовал рощу, одел её в белое и чистое. Как тебе?

Дитя завороженно проводит ладонью по высохшей шершавой краске.

— Одиноко, — вздыхает она. — Но не для картин я здесь. Не для картин я жгла благовония и читала грязные запретные слова. Я пришла за отцом, и пока он не вернётся, я тоже не возвращусь. Скажи, хозяин рощи, ты можешь вернуть душу?

Серьёзная, упорная, я чувствую это. Не побоялась прийти в место, где всем правят души — молодые и старые, добрые и злые — разные.

— Могу, — отвечаю честно. — Но цена высока.
— Я заплачу, я сделаю. Только верни его, дорогой хозяин рощи! Это родной мне человек, последняя близкая душа, и ту вырвали, забрали!
— Нет, дитя, себе отца ты не вернёшь. Миру, но не себе.

В её тёмных глазах оленёнка стоит немой вопрос, но его она не озвучивает. Вместо этого просит и просит:

— Верни не мне, верни хоть так! Он умер ни за что — ни за страну, ни за любовь. А просто так, потому что кто-то захотел, понимаешь?

Я крепко сжимаю связку кистей. Пробрала. Ещё никто из живых не являлся в мою рощу. Она первая, гонимая столь сильным желанием спасти родную душу. Как ей, такой, отказать?

— Понимаю, — отрешённо говорю я.

Взмахом широкого рукава стираю последние штрихи картины, на которой белые ветви постепенно начинают ржаветь. В тот же миг плечо отзывается тупой болью, а перед глазами расцветают красноватые бутоны.

Ещё взмах — и снег на рисованной крыше тает, стекает под ножки мольберта. Боль усиливается. Терплю.

Третьим взмахом одеваю заснеженные просторы в красно-золотые наряды. Боль разливается по всему телу, заставляет выронить кисти и глухо откашляться. Чувствую, как на коже проступают старые болезненные укусы неупокоенных. Бьёт жар.

— Когда-то я был тобой… и просил хозяина о том же, — проговариваю сквозь стиснутые зубы, устало глядя в бездонные глаза живой девочки. — У рощи... всегда должен быть... смотритель. Подними кисти… и нарисуй свою рощу, дитя.

Девочка смотрит с ужасом, хочет и не может помочь.

Из последних сил я провожу парчовым рукавом по картине, с которой пропадает еле уловимая серая тень — душа её отца, одинокая, обозлённая, дикая — такой она попала ко мне совсем недавней осенью, до того, как я нарисовал здесь зиму.

Я помню его. Помню их всех, каждого. Тогда была ночь. В ней стеклянными глазницами блестели окна моего дома, а из трубы вился сизый дымок. Прямо как сейчас.

Чувствую, как улыбаюсь, и чёрная шкура неба падает мне на глаза.

* * *

Здесь всё хорошо — стопам мягко и глазу любо. Под ногами стелется огрубевший овёс, бегают пятнышками пламенные бархатцы, то тут, то там топорщится кислый щавель. Луч, догорающий на кромке заката, в последний раз разогревает воздух, и вечер окрашивается в пролитый малиновый сок.

Здесь всегда лето.

Каждое утро, как по нотам, чьи-то тонкие руки разливают фруктовый компот по стаканам, а на запястьях позвякивают колокольчики. Кто-то усаживается подле окна. Терпеливо, долго ждёт, пока дом наполняется звуками и запахом кедра и смол. Кто-то — хозяйка Ржавой рощи — места, куда стекаются не нашедшие покоя в посмертии.

И этот кто-то — я.